Смешную картину представляли собой автобусы в часы пик. Большинство людей чесались где только можно, а те, что были для этого слишком хорошо воспитанны, беспокойно крутились с несчастными физиономиями.

Позднее я читал где-то, что количество желающих вступить в брак настолько уменьшилось, что три человека с успехом обслуживали весь Нью-Йорк вместе с Йонкерсом, который тогда присоединили к Бронксу.

С удовлетворением встретил я сообщение, что мои акции, размещенные в косметических фирмах, пошли вверх. Я пытался подбить на это моего соседа Берта Кафкета, но тот лишь загадочно улыбнулся и ответил, что у него другие планы. Берт был прирожденным пессимистом.

— Пэт, — сказал он, — может, вы с Оливейрой и разбогатеете на этом, а может, и нет. Голову даю, что скорее второе. А если окажется, что я прав, то акции, которые я купил, будут идти вверх еще долго после того, как о ваших депиляторах и думать забудут.

Как вы знаете, людей очень волновала эпидемия. Но самое интересное началось, когда пришла жара. Прежде всего одна за другой разорились четыре крупные фирмы, производившие белье. Две были проданы, третья объявила себя банкротом, а четвертая удержалась на поверхности благодаря переходу на производство скатертей и американских флагов. На хлопковом рынке царил полный хаос, поскольку этот «грипп на рост волос» распространился уже по всему миру. Конгресс планировал пораньше закончить заседания, как обычно подстегиваемый консервативными газетами, но на этот раз в Вашингтон съехались хлопковые плантаторы, требующие от правительства «что-то предпринять», поэтому конгрессмены не осмелились разъехаться. Правительство охотно сделало бы это «что-то», но не знало, что.

Тем временем Оливейра при некотором моем участии день и ночь работал над поисками решения, но нам везло не больше, чем правительству.

В здании, где я жил, невозможно было слушать радио из-за помех, вызываемых электрическими машинками для стрижки, имевшимися во всех квартирах и то и дело пускавшимися в дело.

Но нет худа без добра: Берт Кафкет, к примеру, получил некоторую выгоду от развития ситуации. Его девушка, за которой он бегал несколько лет, хорошо получала как манекенщица в фешенебельном доме мод «Жозефина Лион» на Пятой авеню и водила Берта за нос. Но тут вдруг фирма «Лион» свернула все дела, поскольку никто не покупал никаких нарядов, и девушка мгновенно согласилась выйти за Берта замуж. К счастью, волосы не росли на лицах женщин, иначе Бог знает, что стало бы с человечеством. Мы сыграли с Бертом в орлянку, кто должен съехать, и я выиграл.

В конце концов Конгресс объявил награду в миллион долларов тому, кто найдет действенное лекарство против сверхволосатости, и на этом закончил работу, как обычно отложив ряд законов на потом.

В июне, когда стало действительно жарко, мужчины перестали носить рубашки — собственной шерсти хватало вполне. Полицейские так взбунтовались против мундиров, что им позволили ходить в голубых рубашках-поло и шортах. Но вскоре они стали подвертывать рубашки или вообще запихивать их в карманы, и все остальное мужское население Соединенных Штатов последовало их примеру. Заросшее волосами человечество не перестало потеть, и во время жаркого дня можно было упасть в обморок от жары, если на тебе была хотя бы самая легкая одежда. До сих пор помню, как я цеплялся за гидрант на углу Третьей авеню и Шестидесятой улицы, чтобы не потерять сознание, пот стекал у меня по ногам, вытекая через штанины, а здания кружились перед глазами. Это меня научило уму-разуму, и я, как и все, начал ходить в шортах.

В июне Наташа, самка гориллы из зоопарка в Бронксе, сбежала из клетки и несколько часов разгуливала по парку, прежде чем на нее обратили внимание. Посетители зоопарка просто сочли ее невероятно уродливым представителем их собственного вида.

Если текстильный и одежный рынок здорово пошатнулись в результате эпидемии, производство шелка вообще перестало существовать. Чулки отошли в прошлое, как диковина, носимая предками, совсем как треуголки и парики. В результате экономика Японии, всегда несколько неуравновешенная, окончательно рухнула, что явилось причиной революции, отчего нынче Япония — советская социалистическая республика.

Ни у меня, ни у Оливейры не было в том году отпуска, поскольку мы, как безумные, работали над решением проблемы сверхволосатости. Роман обещал мне долю в премии, если он ее получит. Но в тот год мы ничего не добились. Когда начались занятия, пришлось снизить темп исследований, ведь я был на последнем курсе, а Оливейра читал лекции. Однако мы по-прежнему делали что могли.

В то время редакционные статьи в газетах давали немало поводов для смеха. «Чикаго трибюн» подозревала даже «красный заговор». Можете себе представить, что рисовали художники «Нью-йоркера» и «Эсквайра».

Снижение цен на хлопок на этот раз действительно положило Юг на лопатки. Помню, как Конгресс обсуждал проект закона, обязующего каждого гражданина старше пяти лет стричься по крайней мере раз в неделю. Разумеется, за этим стояла группа южан. Когда закон не прошел, в основном из-за аргумента, что он противоречит Конституции, эти крикуны выдвинули другой, навязывающий стрижку перед пересечением границы штата. Они утверждали, что человеческие волосы являются товаром, что иногда соответствует действительности, и переход из одного штата в другой в своих или чужих волосах является торговлей между штатами и подлежит контролю федерального правительства. Был момент, когда это почти прошло, но в конце концов южане удовлетворились другим законом, обязующим стричься всех государственных служащих, а также курсантов военных и морских школ.

Обнищание Юга обострило извечные расовые противоречия и довело до восстания негров в Алабаме и Миссисипи, которое удалось подавить лишь после упорной борьбы. Согласно договору, которым закончилась эта малая гражданская война, негры получили Пэйл — что-то вроде резервации со значительной местной автономией. Они правят там хуже, чем уверяли, но лучше, чем предсказывали им белые южане. По-моему, этого и следовало ожидать. И не дай Бог белому приезжему начать выкаблучиваться — получит за все! Они не дают ничего сказать.

Примерно в то же время — осенью 1971 года — текстильная и хлопковая промышленность развернули крупную рекламную кампанию, пропагандирующую стрижку. Распространились лозунги типа: «Не будь волосатой обезьяной!» и изображения двух пловцов, один из которых зарос, а другой нет, и красивая девушка с отвращением отворачивается от заросшего и бросается к стриженому.

Неизвестно, какие выгоды дала бы им эта кампания, если бы они не перегнули палку, рекламируя рубашки не только для вечера, но и для всего дня. Никогда не думал, что веками терпевшие люди наконец взбунтуются против тирании моды, но так оно и вышло. Настоящим переломным моментом оказалась присяга президента Пассаванта. Январь в том году был исключительно теплый, и президент, вице-президент, а также все члены Верховного суда появились голыми до пояса и весьма скупо одетыми ниже.

Мы стали народом ярых девяностопроцентных нудистов, впрочем, как и все остальные рано или поздно. От стопроцентного нудизма удерживало то, что в отличие от кенгуру у человека нет никаких естественных карманов. Так что мы пошли на компромисс между оволосением, потребностью в кармане для хранения ручек, денег и так далее и традиционно понимаемой скромностью, приспособив к нашим потребностям что-то вроде современной версии споррана — сумки, носимой шотландцами на юбке.

Зимой грипп вновь набрал силу, и все избежавшие его в прошлом году заболели теперь. Вскоре человек без волос стал такой редкостью, что вызывал подозрение, не болен ли бедняга чесоткой.

В мае 1972 года наконец наметился некоторый прогресс. Оливейра додумался — вообще-то должен был сделать это гораздо раньше — изучить детей из пробирки. До сих пор никто не обратил внимания, что они обрастают волосами позднее, чем дети, рожденные нормально. Если помните, эктогенез только начинал развиваться. Правда, производство детей в пробирках не получило особого размаха, но однажды дойдет и до этого.