— Твою мышь!

Три девушки играют в ладошки и поют.

Университет именно такой, каким я его себе и представлял, и, наверное, в точности такой, каким его надеялись видеть основатели даже спустя сто сорок лет. Он расположен через дорогу от Прово Хай, но кажется абсолютно другим миром.

Внутри Центра Харриса удивительно темно и тихо. Благодаря современной архитектуре место скорее выглядит воплощением мощной инженерной мысли, нежели зданием, где занимаются искусством. С галерей верхних этажей виден главный холл. По атриуму эхом разносятся абсолютно все звуки — тихий гул голосов откуда-то сверху и даже стук моих шагов по мраморному полу.

Себастьяна нет ни на диванах в холле второго этажа, ни за столиками, от чего мое решение принести сюда этот пакет с едой кажется нелепым и самонадеянным. Интересно, попал ли я в камеры наблюдения, и не придут ли сейчас полицейские, решив, что мне здесь не место, чтобы вежливо выпроводить за пределы кампуса, пожелав мне при этом легкой дороги и пообещав помолиться за меня.

Несколько минут без толку побродив по третьему этажу, я уже решил было заесть стресс и слопать всю эту сомнительную азиатскую еду в одиночку, как вдруг заметил пару красных кроссовок Адидас, виднеющихся из-под стола.

Подойдя ближе, я заявляю:

— У меня тут самая нездоровая еда в мире, и я готов ею поделиться.

Себастьян вздрагивает, и в течение той секунды, во время которой он поворачивается, мне отчаянно хочется вернуться в недалекое прошлое и никогда сюда не приходить. В начале этого школьного года одна девятиклассница вручила мне конверт и тут же убежала. Ошарашенный, я его открыл. Из него прямо мне на ноги высыпались блестки, а все письмо оказалось облеплено стикерами. Почерком с завитушками там было написано, будто мы с ней родственные души. Я даже не знал, как ее зовут, пока не прочитал подпись внизу: Пейдж. Над «й» было наклеено блестящее сердечко. До того момента мне и в голову не приходило, насколько четырнадцатилетние еще дети.

А теперь, стоя напротив Себастьяна в ожидании его ответа… я чувствую себя Пейж. Это я сейчас эмоционально недоразвитый. Ощущаю себя странным — и незрелым — лишь от одного своего присутствия здесь с пакетом еды. Какого черта я творю?

Себастьян медленно снимает наушники.

И мне тут же хочется рухнуть на пол от облегчения: его порозовевшие щеки говорят все, что мне нужно знать.

— Таннер? — широко улыбается он. — Привет.

— Да, привет, я…

Посмотрев на часы на ноутбуке, Себастьян делает очевидный вывод:

— Ты покинул территорию школы.

— А разве не все так делают?

— Вообще-то, нет, — он смотрит на меня в легком замешательстве.

— Я… принес тебе ланч, — я опускаю взгляд на пакет в своей руке. — Но сейчас у меня ощущение, будто этим нарушил закон.

Приглядевшись повнимательнее к надписи на пакете, Себастьян говорит:

— Панда Экспресс?

— Ага. Кошмарная еда, знаю.

— Это точно. Но раз уж ты здесь…

Он улыбается. Другого приглашения мне не нужно.

Открыв пакет, я протягиваю Себастьяну контейнер с лапшой и еще один, где курица с апельсинами.

— Тут есть еще креветки.

— Курица подойдет, — открыв упаковку, он стонет, от чего мое тело деревенеет. — Страшно хочу есть. Спасибо.

Знаете, наверное, да, такие моменты, когда хочется на полном серьезе спросить себя: я на самом деле сейчас здесь? И это не гипербола, а настоящее ощущение выхода за пределы тела на долю секунды. Вот прямо сейчас такое ощущение и у меня. Стоять рядом с ним и чувствовать, как кружится голова.

— Папа называет такую еду Цыпленком-Толстяком, — говорит Себастьян, пока я выдвигаю себе стул и сажусь.

Несколько раз моргаю, пытаясь заставить мозг работать нормально.

— Я не скажу ему, если и ты не расскажешь.

Себастьян смеется.

— Он ест что-то подобное не реже двух раз в неделю, так что не волнуйся.

Я наблюдаю, как он, отказавшись от палочек, берет вилку и умудряется аккуратно, не испачкав подбородок, отправить лапшу в рот. Себастьян всегда исключительно опрятен: выглядит отглаженным и чуть ли не продезинфецированным. Оглядев себя, гадаю, какое впечатление произвожу я. Неряхой меня не назовешь, но до подобной безукоризненности мне далеко.

Себастьян глотает, и в течение десяти секунд у меня в голове проносятся тысячи порнографических картинок, после чего он привлекает мое внимание вопросом:

— У тебя какие-то дела в кампусе? — спрашивает Себастьян, а затем отправляет новую порцию лапши в рот.

Он прощупывает почву? Неужели думает, что я заявился в университет по какой-то иной причине, кроме как увидеться с ним?

— Был тут недалеко, — прожевав и проглотив кусок, с улыбкой отвечаю я. — И решил зайти к вам потанцевать да песни попеть.

В глазах Себастьяна мерцают огоньки. Кажется, он не против, что я не мормон, — надо мной можно подшутить.

— Круто.

Я смотрю в сторону окон, выходящих на главный двор.

— А тут всегда… празднуют?

— Нет, но довольно часто.

С ухмылкой я подаюсь вперед.

— Кто-то сказал «Твою мышь», представляешь!

— А что еще им остается говорить?

Он опять прикалывается надо мной. Наши взгляды встречаются. Его глаза зеленые с золотистым и с тонкими лучами коричневого. Когда смотрю в них, у меня появляется ощущение, будто я прыгнул со скалы в океан, но понятия не имею, насколько там глубоко.

Наконец Себастьян снова опускает взгляд на свой ланч.

— Извини, что в прошлый раз так внезапно ушел.

— Все нормально.

Поначалу я изо всех сил ищу предмет разговора, но потом замечаю, что он не может поднять на меня взгляд и что его щеки вспыхнули красным… Это так о многом говорит.

Между нами что-то действительно происходит. Мать вашу.

Этажом ниже раздается низкий голос пожилого мужчины:

— Добрый день, Брат Кристенсен.

В ответ этот Кристенсен что-то вежливо бормочет, и по мере того как они уходят из атриума, их голоса стихают.

— Погоди-ка, — меня осеняет, и я смотрю на Себастьяна. — Ты уже старейшина?

Проглотив, он отвечает:

— Нет.

Это просто потрясающе.

— Себастьян Бразер. То есть ты будешь Брат Бразер [фамилия Себастьяна Brother — в переводе «брат» — прим. перев.].

Он радостно улыбается.

— Я всю жизнь ждал, чтобы кто-нибудь пошутил на эту тему. Прихожане церкви для такого слишком вежливы.

Я медлю, не в состоянии правильно понять искры в его глазах.

— Ты сейчас прикалываешься надо мной?

— Ага, — не знаю, насколько это возможно, но его улыбка становится еще шире и западает прямо в душу, после чего он разражается хохотом. — Но я думаю, будет еще смешней, когда Лиззи станет Сестрой Бразер.

— А она считает это смешным?

— Ага. Как и все мы, — сделав паузу, Себастьян задерживает на мне взгляд чуть дольше обычного, будто именно он пытается что-то во мне понять, а не наоборот, после чего склоняется над едой.

Кажется, я тут сильно дал маху. У меня сложилось довольно странное представление о мормонах как о вкрадчивом тайном зле. И мне кажется нереальным, что они могут посмеяться над собой.

— Я веду себя как мудак, — когда слово бесконтрольно срывается с языка, я морщусь, будто выругался в храме.

Себастьян качает головой и проглатывает еду.

— Что? Нет.

— Просто я не…

— …знаком с Церковью, — заканчивает он вместо меня. — Как и большинство людей.

— Большинство людей как раз наоборот, — возражаю я. — Мы ведь живем в Прово.

Он внимательно смотрит на меня.

— Таннер, я знаю, что мир одним Прово не ограничен. И все мы это понимаем. Кроме того — говорю сейчас без претензий — не мормоны наверняка рассказывают друг другу о Церкви далеко не лучшее. Я ведь прав?

— Пожалуй, да, — я опускаю голову и вонзаю вилку в почти нетронутый ланч. Себастьян заставляет меня нервничать — в лучшем из смыслов: когда от волнения кружится голова. А в момент, когда я поднимаю голову и смотрю на его лицо, мою грудь сдавливает изнутри, и становится почти больно. Внимание Себастьяна сосредоточено на еде, так что у меня есть несколько секунд поглазеть на него самым бесстыдным образом.