- Отдельно от других сходит на берег и кондуктор Самокин. Шифровальщик предпочитает статское платье: ладно пошитый в Тулоне костюм с жилеткой, манжеты с запонками из японской яшмы, в руке - тросточка. Никто не знает, где проводит время Самокин, с кем встречается. Женщинами он как будто не интересуется, пьяным его никто никогда не видел. Кондуктор живет своей жизнью...

Корабль пустеет. Остается вахта и люди, имеющие особый интерес в наступившей тишине. Иногда, признаться по чести, этот интерес бывает вынужденным. Вот сидит в каюте, мрачно покуривая, отец Антоний: тишина и святость, лимонад пополам с молитвой... Два военных попа (аскольдовский и бригады Особого назначения) недавно в Марселе, будучи в непотребном доме, рванули такую джигу, что... Да, да, посольство вмешалось: солдатского попа, наградив вторым Георгием, отправили в любезное отечество, а отцу Антонию запретили сходить на берег.

Тогда еще, в кают-компании, Женька Вальронд заметил: "Оказывается, наш батька - выученик Мариуса Петипа!" Но за священника вступился Быстроковский: "Евгений Максимович, помолчите! Мы ведь не забыли, как вас на Цейлоне привезли с берега нагишом. Я, конечно, не стану утверждать за правду, но консул не сомневается, что вы изображали с какой-то гречанкой античные фрески... Разве не так?" На что Вальронд ответил: "Фрески не помню, консула презираю, а гречанку забыл!"

Кстати, мичман Вальронд тоже, сидит без берега в каюте. Причина тому отсутствие франков в кармане, и мичман почитывает дешевые романчики. Веря в свою звезду, он терпеливо ждет выдачи ему жалованья. Между тем минер крейсера барон Фиттингоф фон Шелль штудирует газеты, прибывшие из России, и потом в ужасном настроении направляется в буфет кают-компании.

- Базиль, сделай мне "флаг", - говорит минер вестовому Ваське Стеклову и, боясь одиночества, вытягивает из каюты Вальронда: - Женечка, я тебя не узнаю. Ты одинок? Ты печален? Выпей со мною, дитя мое...

- С удовольствием, баронесса, - не отказывается мичман. - Тем более если календарь не солгал, мне сегодня ударило из главного калибра двадцать пять дюймов. Если учесть, что я желаю прожить целый век, то свою четверть я уже спроворил.

- Что тебе подарить, Женечка? - ласково спрашивает минер. - Орхидеи в ночной вазе? Дать в долг на пламенный дебош? Или просто лизнуть тебя в румяную щечку?

- Лизни! - сказал Вальронд. - Я с детства был такой сладкий, что моя прекрасная нянька лизала меня на сон грядущий...

Возле буфета они пьют "флаг" - смесь трех вин, лежащих в бокале ровными слоями, но разных окрасок. В кают-компании пустынно, абажуры затемнены, только светят по углам бра; в углу торжественно застыл рояль, сверкая темно-вишневым лаком. Дорогие инкрустации из дерева, вделанные в борта над диванами, сначала отсырели в Сингапуре, потом рассохлись у Хайфы и теперь шелушатся в Тулоне...

Скучно (ой, как скучно!), и минер доверительно говорит:

- Женечка, от нас многое скрывают...

- Жалованье?

- Не хами. Оказывается, на Балтике был дикий бунт на "Гангуте". И на "Громобое", кажется, тоже.

- Из-за чего? - спрашивает Вальронд.

- Видишь ли, после угольной погрузки, когда по традиции положено давать на ужин макароны, командам в тот раз дали... Что бы ты думал - им дали?

- Угря под соусом крутон-моэль.

- Не угадал - кашу.

- Повод для бунта есть. Любой гурман взбесится!

- А там, на "Гангуте", - продолжал барон, - старшим офицером служит мой кузен, тоже Фитгингоф, только без "Шелль".

- И тоже баронесса?

- Ты догадлив, Женечка. И вот его в бунте ударили... Чем бы, ты думал, его ударили?

- Торпедой.

- Хуже.

- Шлюпбалкой.

- Еще хуже. Его ударили... увы, поленом!

Лицо минера, лощеное и тусклое, заливает чахоточный жар. Это жар стыда и неловкости. Какой позор! Не пуля, не шпага, а - полено! Это по Фиггингофу-то - поленом? Это по Фиттингофу, предки которого вписаны в "Готтский альманах"?

А неунывающий мичман хохочет.

- Послушай, баронесса, откуда на линейном корабле "Гангут" полено? Линкор - это ведь не дворницкая на Обводном канале!

- Не знаю. Наверное, припасли заранее.. Так написано и в газетах... Бази-иль! Еще два "флага", - под-нять!

- Есть два "флага", - репетуют в буфете...

Тут Вальронд, по младости лет, не удержался и ляпнул очередной "гаф" (так называлась на крейсере любая оплошка).

- Баронесса, - сказал мичман, - а ты не боишься за сходство твоей фамилии с фамилией твоего кузена?

И минер, глядя прямо в глаза Женьке, ответил:

- Это - гаф! И нескромный гаф! Твоя фамилия, Женечка, для наших матросов ничуть не лучше моей.

Мичман малость смутился:

- Да, но мы из французов... Мы - тверские французы! Вальронды со времен Екатерины Великой служили на русском флоте.

- О том, кому они служили и с каких времен, это ты можешь рассказывать матросам на уроке словесности.

В кают-компании с крахмальным шорохом свежего белья появился лейтенант фон Ландсберг; сейчас он собирался в Париж дня на три, а вернется оттуда как старая тряпка, которую впору выбросить, и потом будет отсыпаться в каюте.

- О чем, господа? - спросил он, присаживаясь к роялю.

- О немцах, - ответил Вальронд. - О немцах на флоте. Фон Ландсберг небрежно пробежал пальцами по клавишам:

Флот имперской метрополии,

Он не жмется к берегам.

Далеко от Галлиполи

До прекрасных наших дам.

В Гельсингфорсе по эспланаде

Мы пройдемся вечерком...

- И еще - гаф! - раздраженно заметил Фиттингоф. - Немцы на флоте, немцы в армии, немцы при дворе... К чему все это?

Хлопнула крышка рояля - фон Ландсберг вмешался в спор:

- Погоди, баронесса, мы здесь люди свои, и никакого гафа от Женьки нет. А что есть? Есть: антинемецкие настроения на флоте, которые очень скрытно представляют собой настроения антивоенные. Антивоенные - это почти большевистские. Но известно ли вам, что когда матросов с "Гангута" судили, то прокурор назвал их "неразумными патриотами"? Патриотами, именно патриотами! - подчеркнул фон Ландсберг.

Тут Женька Вальронд встал.

- Комедь ломаете? - выпалил он. - Где это видано, чтобы, в России казнили людей за то, что они искренне любят Россию?

- Они выступали против нас, - сказал Фиттингоф. - Против офицерского корпуса... А ты ничего Не понял.

- Ну конечно, - обиделся мичман. - Где уж мне, французу из Торжка, понять вас... немцев с Васильевского острова?

Обиженный, он снова заперся в одиночестве. И слышал, как в соседнюю каюту мичмана Носкова тихо кто-то скребся... "Ну конечно же, это опять Харченко!"

Машинный унтер-офицер Тимофей Харченко деловит.

- Ваши благородия, - говорит он мичману Носкову, - самые трохи обеспокою. Ежели, скажем, давление пара на площадь котла... опять же и кофициента. Берем мы эту кофициенту и делим ее на удельный вес пара... Потому как я практик и башкою не понимаю... Практик!

Носков, тихий карась-идеалист, выслушивает длинное матросское предисловие, потом хлопает по койке:

- Садись. Растолкую...

Дело в том, что Харченко мучается - уже третий год. Мучается ужасно творчески. Школа машинных подпрапорщиков в Кронштадте манит его, ласково и отрадно. Выбиться! Только бы получить погоны, стать на первую ступеньку той сверкающей лестницы, по которой легко взлетают благородные господа офицеры. А потом, годам к сорока, можно и на торговый флот. Там-то уж хозяин! Только бы вот сейчас... Выбиться!

На толстом запястье Харченки крутится тяжелый серебряный браслет. Унтер, с треском, словно орехи, разгрызает хитрые формулы. Лбом прошибает теоремы, словно баран новые ворота, и сам постоянно удивляется:

- Проник! Осознал! Покорнейше благодарим, ваши благородия. Трохи еще обеспокою. А вот старший инженер-механик - даст он заручку за меня или не даст?..

...В каюте старшего лейтенанта Федерсона - чисто, благонравно, пристойно. И не болтаются в рамочках фотографии голых скачущих девок (как, например, у мичмана Вальронда), нет - каюту механика украшают виды Везувия, водопада Ниагара; одинокий путник, что застигнут метелью в Швейцарских Альпах, уже замерзает, - бедняжка, смотреть на него жалко...