- Пропьем хутор! - загалдели матросы и побежали ставить утюги, чтобы гладиться, вешали зеркальца, чтобы бриться.

- Бешенцов, а ты пойдешь с нами? - спросили погребного. Баптист почесался, ругаясь:

- Пойду. Все едино - давно испоганился. Никакой веры у меня с вами, нехристями, не получается... Ладно, отмолюсь!

Выбрали кабак пошикарнее. С портьерами, с музыкой, с кабинетами. Женщин для начала к столу не вызывали, чтобы не мешали вести серьезные разговоры. Решили так: "Ну их... марусек этих. Еще успеется!" Харченко плакал от наплыва счастья, целовал всех по очереди.

- Друга милые, - говорил, - экий год с вами плаваю. Сопляками ишо пришли мы в Первый Балтийский, потом Сибирская, в гроб ее, скильки отмахали... Людьми стали! Слава те, хосподи!

Чтобы коньяк прошел вернее, поначалу ничем не закусывали. Потом желудки потребовали пищи. Но - хорошей.

- Кутить так кутить! Харченко не жалей франков. Давай щец попроси. Может, и сгоношат французские люди?

Щи так щи, Харченко не скупился: послали за щами в русский ресторан. Вызвав удивление проституток, слопали полведра щей. Не без хлеба, конечно. Умяли всё подчистую.

- Ну теперь, - рассудили матросы, - можно и по бутылочке.

- Верно, - кивнул Захаров. - Поговорить напоследки надо! И начали они разговоры - деловые, хорошие.

- Вот ты, к примеру, Тимоха, - начал рассудительный Захаров. - Ты, браток, офицером станешь. Это хорошо. Поболе бы таких офицеров... из народа! Становись кем хошь. Но свое происхождение помни. Матроса чти! Уважай его. Сам хлебнул...

- Братцы, - плакал Харченко, вконец умиленный, - да рази уж мне... Хосподи! Только бы до кают-компании добраться. Да сесть там. А уж вас в обиду не дам. Постою! Ей-ей, братцы мои...

Подошел к ним какой-то бородатый дядя в пенсне:

- Какие лица! Какая речь! Вот они, милые русские простодушные лица! Вот она, славная русская речь... Да здравствует русский флот! Да здравствует русская армия! В условиях тягчайшей реакции вы, товарищи, сумели пронести...

Сашка Бирюков рывком уперся в столб, как бык:

- Ты вот что, паря! (И завращались глаза, налитые кровь.) Ежели чарочку задарма ковырнуть хошь - пожалуйста. Дерни и - отваливай! Потому как мы и без тебя речи всякие знаем. А будешь приставать, так я тебе так врежу, что колбаской скрутишься.

Бородатого земляка от стола отвадили. Зачем он им со своими громкими и неумными речами? У них сейчас своя политика - житейская, матросская, затаенная.

- Восьмой уж год... - качался на стуле охмеленный Шестаков, трюмач крейсера. - Братцы! Стыдно мне... молчал. Ныне скажу: баба-то моя родила... Сына, пишет. Это как понимать? С ветру, што ли? А я вот здесь... с курвами? Рази же это жисть?

Взял стакан, сунул его в рот и - скрежет пошел. Крошилось стекло на зубах. Плевал осколки окровавленным ртом, визжали они под каблуками проституток.

Харченко, расслабленный алкоголем, шмякнул на стол еще мятую пачку франков:

- Музыка! Жги...

Заиграли скрипки: "Ах вы, сени мои, сени, сени новые мои..." В разгар гульбы откуда-то появились солдаты - наши же, русские, из корпуса Особого назначения. Их перед отправкой из России принарядили франтами: суконце на мундиры дали офицерское, голенища сапог - хром, чистый. С бокалом в руке подошел к матросам ефрейтор, вцепился в спинку стула, пьяно вихлялся, брызгаясь шампанским.

- Земляки! Доз... зззз... вольте. Вот как...

- Чего вы тут, ребята? - спрашивали аскольдовцы. Подгреб еще один солдат - потрезвее.

- Экскурсия у нас, - объяснил.

- Ну и как? Всё уже осмотрели?

- Да приглядываемся потихоньку...

- Валяй, валяй. Баба-то тебе ничего попалась...

А пьяный ефрейтор все цеплялся за стул Бирюкова, просил:

- Доззззвольте... ззза компанию! Честь имею... Каковашин!

Бирюков вскочил.

- Ты что мне, крупа, шампань за шкирку капаешь?

Тот, что был потрезвее, щелкнул каблуками:

- Извините Каковашина, он ваш боевой товарищ. Мы на деле осуществляем формулу Бриана: единство действий на едином фронте. Сейчас - форт Мирабо, а завтра - фронт... На штык!

А шампанское за синий воротник - кап, кап, кап.

- Да отцепись! - сказал Сашка Бирюков и так двинул пьяного Каковашина, что он под рояль въехал.

А комендор Захаров наседал на трезвого солдата:

- Ну вот ты, крупа. Расскажи, как ты спишь?

- Очень просто - шинель брошу и сплю, где придется.

Подошли из-за столиков еще солдаты - разные.

- Пойдем, - тянули трезвого. - Ну их всех к бесу, флотских. Они же господа. Разве им понять нас? Живут, сволочи, как сыр в масле катаются. Денег - завались! А нас на убой гонят в окопы, как скотину, вшей давить... У них даже вшей не водится?

- Нет, постой, - удерживал Захаров солдат. - Ты шинель себе кинешь. А я? Ну вот ты, конопатый... Отвечай по всей строгости: как надо свернуть койку?

- На кой мне ее сворачивать?

- То-то! - воодушевился Захаров. - Не знаешь... А тут целая наука, чтобы матросу выспаться. Первым делом беру шкентрос и продеваю его в люверс. Люверсов семь... Ты слухай!

- Отстань, смоленый! На кой мне это сдалось?

- А это к тому, что вы меня должны уважать.

- За что? - спросили солдаты.

- За то, что я есть матрос российского флота. Не чета вам!

Тут пьяный Каковашин выбрался из-под рояля и со словами "Доззззвольте..." дал Захарову прямо в глаз.

Харченко схватил стул - грох его по солдатам. В ответ взметнулись солдатские кулаки. Бутылки тоже пошли в дело: по черепу тебе - трах! только осколки брызнут...

- Наших зови! - орал Бирюков. - В синемо они... фильму о королях смотрют... Крупа зазналась, проучить надо. А Сашка Бирюков себя покажет...

Отовсюду, как мухи на патоку, слетались солдаты и матросы. Началось осуществление формулы Бриана: единство действий на едином фронте. Французские ажаны, разъезжая по городу на лошадях, останавливали офицеров с "Аскольда":

- Просим прервать прогулку: ваши матросы дерутся.

- К тому их и готовили. Но... с кем дерутся?

- С русскими же солдатами, мсье.

- Верно делают: армию надо проучить... армия зазналась! Иванов-6 подъехал на такси, когда дралось человек двести (если не больше). Драка уже захлестнула соседние улицы. Префектура не могла разнять свалки и вызвала пожарные колесницы. Был дан мощный напор, и упругие струи воды хлестали вдоль улицы, вышибая стекла в домах.

Вода несла и кружила солдат и матросов... Ржание лошадей, грохот воды, свистки и крики, звон стекол!

Иванов-6 сказал одному ажану:

- Одолжите мне ваш револьвер. На один только выстрел. Выстрелом в небо он заставил людей на миг остановиться.

- Солдаты меня не касаются, - заявил спокойно. - Но матросы с крейсера "Аскольд" - марш на корабль! Спать!

Его послушались. Беспрекословно. Он протянул револьвер.

- Благодарю, - сказал ажану.

Тут ему предъявили круглый счет:

- Мсье, ваши матросы действительно храбрецы, и Франция всегда их уважала. Но, по русскому обычаю, они неосторожно хватались за посуду и мебель... Наше заведение просит русское доблестное командование возместить убытки.

- Я человек семейный, - отвечал Иванов-6, раскрывая бумажник. - Но я... отец, а матросы - мои дети. Их грех - мой грех!

Толпою валили матросы в гавань Petite Rade, растрепанные, хмельные, в синяках и кровище.

- Ничего! - орали, утираясь. - Крупа долго будет помнить.

- Саша Бирюков себя показал, - веселился трюмный.

* * *

Харченко, заклеив глаз пластырем, увязал в чемодан нехитрые пожитки. Попрощался, с кем хотелось, и отправился в дальний путь. А на сходне встретился со штабс-капитаном армии.

- Этот пароход и есть крейсер "Аскольд"?

- Шагайте смело, - отвечал Харченко. - Только за борт не заиграйте. Это не пароход, а крейсер первого ранга "Аскольд".

- Вот его-то и надобно мне, - строго произнес армейский.