Мгновение он смотрел на машину в полном ужасе, после чего обхватил рыдающую жену, всхлипывания которой заглушили шорох шин голубого «шогана», тихо выехавшего со стоянки за их спинами.

Четверо мужчин стояли у метки для мяча и смотрели в поле на человека, находившегося от них на расстоянии около ста метров.

— Что этот идиот там делает?

Они попытались вернуть его к реальности с помощью криков и жестикуляции, но все было напрасно.

— Давай, Ян, давай, — повторял Джон Моррис, высокий и нетерпеливый чувак с аристократической внешностью, сделавший себе состояние на металлоломе. — Сам будет виноват, если в него попадут. Похоже, ему вообще здесь нечего делать.

Присутствующие закивали головами и снова уставились в поле. Джон был прав. Это был элитарный клуб, о чем свидетельствовала величина членских взносов. Именно поэтому эта четверка здесь и находилась. И именно поэтому, несмотря на прекрасное воскресное утро, площадка была почти пуста, К тому же, кем бы ни был этот парень, он явно не являлся профессиональным игроком в гольф. него даже не было своих клюшек.

Ян Миррен сделал шаг вперед, установил мяч, ыпрямился, сделал три пробных замаха и ударил, яч с монограммой исчез в отдалении как маленькая ракета, став почти невидимым, врезался в сочную зелень покрытия, прокатился и замер в нескольких миллиметрах от лунки.

— Отличный удар, Ян, — закричали все хором, огда Миррен двинулся подбирать свою пластиковую метку.

— Дай-ка я… — начал было Джон Моррис и молк, Миррен обернулся и проследил за его взглядом, устремленным в поле. — Что он делает?

Все четверо с изумлением уставились на человека, двигавшегося к мячу. Подойдя к лунке, он обернулся, бросил взгляд на четверку игроков, потом однял мяч и начал удаляться.

Ян Миррен, онемев от изумления, проводил его взглядом, пытаясь понять, что происходит.

— Что он сказал? — обычно сильный и уверенный голос Кэтрин Миррен дрожал от волнения. — Они же должны что-то сделать.

— Дэвид сказал только, что он попросит полицию присмотреть за домом, — ответил ее муж, пытаясь скрыть собственное беспокойство. — Но на самом деле они мало что могут сделать, В конце концов, если не считать машины, ничего ведь не случилось. Какой-то человек похитил мяч для гольфа… ну и что?

— А человек, которого я видела прошлой ночью в саду? Уж инспектор полиции наверняка может…

Миррен подошел к жене и прижал ее к себе, глядя на то, как по ее щеке на кремовую блузку сбегает слеза.

— То, что Дэвид полицейский, это ничего не меняет, Кэтрин. Они могут предпринимать какие-то действия только в том случае, если кто-то нарушает закон. — Он отстранился и с улыбкой заглянул в ее повлажневшие глаза. — Дорогая моя, он абсолютно прав. Скорее всего, мы волнуемся из-за пустяков. Ты же знаешь местных лихачей, а что касается человека, которого ты видела в саду, так, наверное, он просто искал свою собаку или еще что-нибудь. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Ну давай, мы должны быть сильными ради Сары и маленькой Бекки. Я уверен, что они справятся с инфекцией и сегодня же смогут поехать домой.

Кэтрин улыбнулась и, вытащив из рукава бумажную салфетку, вытерла глаза и высморкалась.

— Ты прав. Конечно же ты прав. Пойду собираться.

Миррен проводил ее взглядом до лестницы, дошел до кухни и дрожащими руками налил себе стакан воды. Что это? Страх или ярость? Он не мог определить. Но происходило что-то непонятное, и так или иначе он должен был выяснить, в чем дело. А потом найти способ положить этому конец.

Он взглянул на потолок, услышав шаги жены над головой, и подумал, как бы она отреагировала, если бы он сказал ей, что тоже видел кое-кого в их саду прошлой ночью. Разница заключалась только в том, что у него не было никаких сомнений относительно того, что он видел. Лицо в полумаске смотрело прямо на него через кухонное окно.

К тому моменту, когда Кэтрин Миррен припарковала свой маленький серебристый «ниссан» на больничной стоянке, ее стремление увидеть новорожденную внучку затмило все неприятные мысли, и она снова расцвела в улыбке. Однако ее мужу в этом отношении везло меньше. Тревога его только усилилась, и он почувствовал чуть ли ни облегчение, увидев свою дочь и внучку, лежащую в переносной кроватке.

— Как она? — спросил он, обнимая дочь и с улыбкой глядя на младенца.

— Замечательно. Кевин будет через час, и мы поедем домой.

Кэтрин лучилась от счастья.

— Как это прекрасно, Сара! Можно мне ее взять на руки? Ты только посмотри, Ян, какая она хорошенькая!

Миррен с улыбкой смотрел на жену, когда та, вынув младенца из кроватки, принялась расхаживать по палате, качая маленький сверточек вверх и вниз как заботливая бабушка и гордо демонстрируя его всем проходящим.

— Знаешь, похоже, так эта девочка вырастет очень избалованной.

— Еще бы! — Сара, шутливо нахмурившись, усадила его рядом. — Ты бы поговорил завтра с цветочником. Сестры все утро причитали по этому поводу.

— По какому? — спросил Миррен.

— Цветы, которые ты прислал… цветочники должны знать, что в больницы не посылают белые и красные гвоздики. Всем известно, что они к неприятностям. Нам пришлось соединить их с цветами, которые прислала мама Кевина, К тому же они забыли карточку. Я поняла, что они от тебя, только потому что так сказал в приемном покое человек, который их доставил.

Миррен смотрел на дочь с раскрытым от изумления ртом. Он никому не посылал никаких цветов. А красные и белые гвоздики сулили не просто неприятности, они символизировали кровь и белые бинты.

Билли Эванс сел на диван и, опуская на рычаг телефонную трубку, внутренне поздравил себя.

Он никогда не видел Яна Миррена и не был с ним знаком. Но благодаря Микки Джеймсу он знал все о нем и о его бизнесе. Самое главное заключалось в том, что он был абсолютно законопослушным представителем старой школы. Он имел кое-какие связи со старыми полицейскими, с которыми находился в дружеских отношениях. Но об этом можно было не беспокоиться.

Вошедшая в комнату Сэм поставила рядом с ним дымящуюся чашку.

— Я иду наверх. Ты идешь?

— Через минутку, — откликнулся Билли. — Только выпью чай.

— Только не вздумай снова заснуть здесь, — усмехнулась Сэм, — я тебя перетаскивать не стану.

— Ты не сможешь бросить меня здесь. Ты же меня любишь.

— Может, да, а может, и нет, — самоуверенно заявила она. — Вот ты и узнаешь, когда дойдешь до постели.

— Ах вот как? — поднял брови Билли. — Тогда я буду через пару минут.

Он проводил ее взглядом и откинулся на спинку дивана, заложив руки за голову. Он смотрел на телевизионный экран, не отдавая себе отчета в том, что там происходит, и пытался себе представить, что сейчас ощущает Ян Миррен. Он бы был в ярости и только бы и думал о том, что может произойти еще и, главное — когда. Время в таких случаях становится очень важным — сегодня? завтра? или никогда? Эта неопределенность наверняка выматывала его и пожирала изнутри.

Билли улыбнулся и опорожнил чашку. Да, хуже этого ничего не придумаешь.

Страх — это очень мощное оружие.

Ян Миррен лежал в кровати и смотрел в потолок, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Однако это было абсолютно бесплодным занятием, так как все происходящее представлялось ему полной бессмыслицей. Это напоминало вещи, которые обычно показывают по телевизору или о которых пишут во «Всемирных новостях». Но обычно они происходили с политиками и всякими знаменитостями, а не с дедушками из Эссекса.

Почему? Почему с ним? Именно это он и не мог понять. Чем он заслужил такую неприязнь? Может, он и занимался безопасностью в течение нескольких лет, но он всегда придерживался мягких методов и никогда никому не поставлял громил и телохранителей: его люди действовали открыто с целью предотвращения преступлений и никогда не вставали на путь узаконенного бандитизма. Поэтому он и нанимал не юнцов, а людей более старшего возраста, которые скорее думали, нежели пользовались грубой силой. И уж конечно никто из них не мог стоять за происходящим. Бывший обиженный работник, желающий ему отомстить? Само это предположение было смехотворным. Он всегда прекрасно ладил со своими служащими, и все это знали. К тому же он даже не мог припомнить, чтобы увольнял кого-нибудь. Конечно, люди увольнялись, но, как правило, они или уходили на пенсию, или переходили на работу в другую компанию, и он никогда не возражал.