- Госпожа Глюк, вам корзиночка! Распишитесь!

В украшенной бантами корзине были уложены красные розы, из них, как остров из морских глубин, выныривала коробка шоколадных конфет.

- Это от моих, - ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала Хая Глюк. - Угощайтесь.

- А что пишут? - подъезжая на своем кресле, с любопытством спросил поэт. - Пишут что-нибудь?

Хая Глюк открыла конвертик с картинкой - цветочный сад, гном на валуне - и развернула листок бумаги.

- "Дорогая мама, - прочитала Хая Глюк в ватной тишине, - сегодня, в день шестидесятилетия твоей свадьбы с незабвенным папой, горячо поздравляем тебя и любим. Пусть твоя жизнь будет сладкой, как эти конфеты! Любящие дети, а также внуки и правнуки".

- Это всё? - спросил поэт. - А на оборотной стороне ничего нет?

- Нет, ничего, - взглянув, сказала Хая Глюк и пожала плечами. - Просто дело в том, что у меня сахар, и я уже семнадцать лет не ем шоколадных конфет.

Надвинув шляпу на лоб, как в ветреную погоду, поэт отъехал на своем кресле.

- Милочка! - позвала Хая Глюк. - Будьте любезны!

Медсестра подошла, лавируя между стариками.

- Отнесите цветы в мою комнату, - сказала Хая, - а конфеты раздайте там, внизу.

Там, внизу, расположившись на своих дачных стульях, приходящие старики разворачивали свертки с полдником, принесенным из дома: ломтики курицы, бутерброд с баклажанной икрой. Чаем и кофе приходящих обеспечивало заведение.

Вулодя Маркадер, крепкий старик с покрытым остатками толстых седых волос коричневатым черепом, с янтарными глазами, в которых, вглядываясь на просвет, возможно было, казалось, обнаружить доисторическую мошку или комара, - этот Вулодя с увлечением жевал и перекатывал во рту кружок фаршированной гусиной шейки, запивая еду чаем из пластмассового стаканчика.

- Я, например, пострадал через трикотаж, - свешиваясь к Вулоде Маркадеру со своего пластмассового креслица, сказал плоский старик в синем пиджаке с орденской планкой на лацкане. Орденоносец говорил на раскатистом идиш, немного даже утробном. - А вы, рэб Вулодя?

- А я не страдал, - по-русски, с гладким польским акцентом сказал Вулодя. - Я пел.

- Что? - еще больше свесившись, спросил орденоносец. - Пел? Как пел?

Медсестра в белоснежных кроссовках спустилась с лестницы под пальмы и остановилась посреди нижних стариков, как посреди пнистой лесной поляны.

- Вам прислали бонбоньерку, - объявила сестра, поднимая над головой и показывая картонную коробку, схваченную розовой ленточкой. - Приятного аппетита!

- Это не нам прислали, - поправил сестру Вулодя Маркадер. - Это им прислали. И нечего тут заливать... Давайте коробку!

- Я пострадал через трикотаж, - подкислив большое серое лицо, повторил орденоносец. - Поверьте мне, я знаю Сибирь. А теперь я жарюсь тут на солнце, и мне хорошо.

- Жарьтесь, жарьтесь, - распутывая розовую ленточку, сказал Вулодя. Идите в армию, если вам так хорошо.

- Я хочу конфетку, - сказал орденоносец. - Дайте.

- А я хочу, чтоб меня позвали наверх, - сказал Вулодя Маркадер, указывая на полукруглую террасу второго этажа. - Но меня никто не зовет.

Обдав стариков теплой золотистой пылью, мотороллер остановился перед лестницей, ведущей наверх. Вулодя молча глядел на рассыльного, взбегающего по ступенькам, своими янтарными глазами. В огненном солнечном освещении рассыльный в красном комбинезоне сам казался языком театрального пламени.

- Цветы для господина Шауля Бен-Дора! -выкрикнул рассыльный, вбежав в гостиную второго этажа. Тяжелый букет роз лежал в руках рассыльного, как толстый ребенок.

- Это мне! - сказал кругленький толстячок и, складывая газету, зашуршал страницами. - Давайте сюда. Где расписываться? Здесь? Давайте! - Его голова, присыпанная остатками мягких легких волос, порозовела.

- Читайте! - требовали со всех сторон. - От кого? Кто прислал? И только актриса из своего кресла глядела на толстяка и его букет со спокойным недовольством.

- "Наш дорогой и любимый папа, дедушка и прадедушка! - развернув записку, прочитал Шауль Бен-Дор. - От всего сердца поздравляем тебя с пятидесятилетней годовщиной твоего первого избрания в кнессет. Неотложные дела не позволяют нам прийти к тебе в этот великий день и снова отрывают нас от встречи, а Муля уехал на Сейшельские острова. Будь счастлив и здоров, твоя любящая семья".

- А Муля уехал... - повторил поэт, сбил шляпу набок и решительно отъехал от собрания.

- У меня замечательная семья, - сделав ударение на "меня", сказал толстяк Бен-Дор. - А Муля увлекается подводной фотографией.

- Что же он не увлекается этой фотографией в Эйлате? - сухо осведомилась актриса. - Там тоже можно плавать под водой круглый год.

- У всех замечательная семья, - шлепнув ладонью по столу, сказал Мендель Лубоцкий. - Но как только я завел поросят, они все как с ума посходили. Дети, внуки, невестки - все!

При слове "поросята" присутствующие насторожились и потупились, как будто Мендель Лубоцкий издал неприличный звук. Только медсестра из-за стойки глядела поверх стариков зорко и холодно. И Мендель, почувствовав всю неуместность своего сообщения, угрюмо умолк.

Ривка Лиор, улыбчивая старушка с красивыми ровными зубами - слишком красивыми, чтобы быть настоящими, - никак не отреагировала на происшествие: то ли упоминание поросят ее ничуть не покоробило, то ли она была слишком увлечена книгой, лежавшей перед ней на резном пюпитре. Впрочем, возможно, Ривка Лиор просто не расслышала Менделя Лубоцкого.

- Ну, что там новенького у Эркюля Пуаро? - несколько покровительственно спросил поэт, решивший разрядить обстановку. - Он всех уже переловил, или кто-нибудь еще остался на плаву?

- Нет-нет, это уже не Агата Кристи! - с готовностью улыбнулась старушка Лиор.

- Тогда что же это? - удивился поэт. - Что вы читаете? - Само собою получалось, что ничего, кроме Кристи, старушка читать не могла.

- Это о Тибете, - охотно пустилась в разъяснения Ривка Лиор. - В жизни не читала ничего более увлекательного. Оранжевые монахи, крупа в мешочках и эти дикие горы! И этот воздух, воздух!

- Они там пьют мочу, - неодобрительно сообщил Мануэль Зильбер из восьмой комнаты. - Практически каждый день они выпивают по два стакана мочи.

- Тут про это ничего не написано, - сказала Ривка Лиор и улыбнулась немного виновато.

- Мало ли чего там не написано! - поддержал флоридского Зильбера бразильский Лубоцкий. - Да, пьют. И я заявляю это совершенно определенно.

Собрание заметно оживилось, а сестра из-за стойки глядела настороженно. Сообщение об употреблении тибетцами мочи никого не оставило равнодушным.

- А зачем они это делают? - осторожно справилась Леа Текоа, актриса.

- Для поддержания здоровья, - дал справку Мендель Лубоцкий. - Для них моча лучше любого антибиотика.

- Раз для них лучше - значит, для всех, - задумчиво сказала Хая Глюк, страдавшая диабетом.

- Многие думают, что это очень полезно, - заметил поэт Реувен Гилад. Просто некоторые не могут себя пересилить и решиться. - Глядя на Реувена Гилада в шляпе набекрень, можно было допустить, что сам он не относится к категории нерешительных людей и хоть сейчас готов опрокинуть стакан мочи.

- Я, например, не буду и пытаться, - сказал Мендель Лубоцкий. - Ни за какие деньги!

- Вот и напрасно! - укорил Лубоцкого флоридец Зильбер. - Великий Ганди мог пить мочу, а вы, видите ли, не можете...

- Простите, простите! - подняв свою книжку над головой, вошла в дискуссию Ривка Лиор. - О какой моче идет речь? Об обычной или о коровьей? Да, махатма Ганди пил коровью мочу и закусывал ее лимоном, я сама читала.

Но вопрос Ривки остался без ответа: вкусы Ганди никого здесь не интересовали.

- Теперь понятно, почему все тибетцы такие выносливые, - сказала актриса из своего кресла. - Жизнь, полная лишений, диктует им свои правила игры.

Нижние старики, осоловев от жары, обмахивались газетами. Без тени, отбрасываемой хрустящими пальмовыми кронами, там было не высидеть.