- Как звать-то вас по отчеству, простите? - обратился к ней Песцов.

Марфа покачала головой.

- Она у меня глухая, - сказал Волгин и, подойдя к ней, прокричал в самое ухо: - Марфа, это Песцов из района.

- Ну что ж, хорошее дело, - сказала Марфа.

Волгин сел на скамью.

- Она заведующая фермой. Ты не гляди, что она такая молчаливая. А вот поговори с ней. Она тебе все распишет. Марфа! - крикнул он. - Расскажи-ка Песцову про наших коров.

- А что ж тут рассказывать? - Марфа смотрела на Песцова большими грустными глазами. - Коровы как коровы. Только удои низкие. Иные по три года в яловых ходят. Вымя усохли... У некоторых и сисек-то нет. Не коровы, не быки, а жрут в три горла. Их выбраковывать нужно, да не позволяют.

- Видал, - толкал Песцова локтем Волгин. - А как на меня навалился Стогов по телефону-то... Удой, говорит, от руководителя зависит. Что же я, вместо коровы молоко давать буду?.. Нет, не дают хозяйствовать... Одни представления разыгрываем.

С утра Песцов побывал на ферме вместе с Волгиным, осматривали коров.

- Твоя правда, - сказал он после осмотра.

- А мне от этого не легче, - отозвался Волгин.

В правлении они застали Надю и Семакова. По тому, как были взбиты высокой копной ее светлые волосы, по тому, как подозрительно чернели белесые брови, как выделялись чуть подкрашенные, успевшие растрескаться от весеннего ветра губы, Песцов понял, что Надя ждала этой встречи и готовилась к ней. Но даже в присутствии Семакова и Волгина она, подавая руку Песцову, густо покраснела. Против обыкновения Волгин не шутил насчет Сеньки-шофера, да и Семакову было не до шуток.

- Ну, расскажите, как у вас тут огородничают... Значит, вместо сева огороды пашем?.. - спросил Песцов Семакова.

- Это дело агронома. Она более сведуща, - отозвался тот.

- Поля еще сырые... А огороды что ж? Они ведь тоже наши. - Надя глядела на Семакова, как бы отвечая ему.

- Личные, - усмехнулся Семаков.

- Зато земля обезличена.

- Может, раздадим ее по мужикам?

- Вы не утрируйте.

"Э-э, тут коса и камень", - подумал Песцов.

- Может быть, сделаем проще - вы покажете мне поля? - обратился он к Наде.

- С удовольствием.

Надя была в резиновых сапожках, в синем плаще. Она встала из-за стола, накинула клетчатый платок, взяла планшетку.

- Идемте!

На улице было тепло, солнечно. У самого крыльца рябилась от ветерка огромная лужа. Надя посмотрела на хромовые сапоги Песцова.

- В таком виде на поле теперь не ходят.

- Я еще с утра хотел попросить резиновые сапоги у Волгина, да позабыл.

- Ладно. Пошли на конный двор! Лошадей возьмем.

Песцов с детства не ездил верхом; служил на флоте, потом институт... А в седле сроду не держался. Но признаться в этом постеснялся. "Удержусь как-нибудь", - подумал он.

На конном дворе встретил его Лубников как старого знакомого, за руку поздоровался.

- Я вам самого Рубанка заседлаю.

- Что это за Рубанок? - спросил с опаской Песцов.

- Наш рысак... Жеребец.

- Мне что-нибудь попроще, - Песцов показал рукой. - Пониже.

- Тогда Буланца.

Надя в момент заседлала свою Красотку, темно-гнедую кобылку, и легко вскочила в седло. Песцова подсаживал Лубников. Матвей так рванулся от земли, ухватившись за луку, что чуть было не перемахнул низкорослого меринка.

- То-ой, дьявол!.. Не увертывайся, - нарочито строго обругал Лубников спокойно стоящего Буланца.

Глядя, как Песцов путался в стременах, Надя не выдержала и чуть не прыснула со смеху, отвернувшись.

- Он ничего, смирный... А если понесет, осаживай корпусом, - наставлял Лубников не то в насмешку, не то всерьез. - А теперь шенкеляй его под ребра-то... Эй, бегемот!

Надя, слегка откинувшись, шевелила сапожками, не то что била, а как бы оглаживала бока своей Красотки, и та легко пошла иноходью. Буланец затрусил рысцой, и Песцов с ужасом почувствовал, что валится набок. Он привстал на стременах, но стремена были короткие, а ноги такие несуразно длинные, что он чуть было не перевалился через голову лошади. Тогда он плюнул на эти стремена, выпростал из них ноги и, слегка придерживаясь за луку, весело нахлестывал своего Буланца. Тот перешел в галоп. Между тем ноги Песцова почти доставали до земли, и, сбоку глядя, можно было подумать, что бежит шестиногая лошадь.

- Матвей Ильич, лошадь не уроните! - смеялась Надя.

- Не суйтесь вперед руководящих! - Песцов обогнал Надю, погрозил ей прутом и первым влетел в речушку. Она оказалась неглубокой, даже брюхо лошади не замочило...

Надо сказать, что весной в здешних местах не бывает половодья и даже самые мелкие речушки не выходят из берегов. Снега зимой были глубокие, но сухие едучие мартовские ветры слизнули снежный покров по увалам да взгорьям, а жадная до влаги земля крепко держала талые воды, исподволь сбегавшие по скатам сопок. Уже вскрылся, прокипел льдом буйный Бурлит, уже серебристым пухом покрылись прибрежные вербы, и на утренней зорьке бессильный морозец чуть подбеливал бурую, низко полегшую старь, а поля все еще были топкими. Вода тоненькими ручейками стекала вдоль борозд в низины, образуя желтые болота на массивах прошлогодней сои.

Лошади зачавкали копытами, погружаясь по бабку в отмякший грунт. Поднялись на бугор. Здесь было суше. Песцов и Надя спрыгнули с коней. Разминая руками подсыхающую землю, Надя с беспокойством оглядывала топкие низины.

- Медленно просыхает, ой как медленно! Теперь понимаете, почему мы начали с огородов?

- Огороды - дело личное колхозников.

- Личное?! У нас под огородами гектаров полтораста. Тракторами мы вспашем эту землю дня за четыре. А сколько дней колхозники будут ковырять ее лошадьми да лопатами?

- Не знаю.

- А я вам скажу: недели две вечерами да утрами. Вот и получается огороды личные, а убытки колхозные.

- Мне кажется, что вы смешиваете тут два понятия - "мое" и "наше".

- А зачем нам противопоставлять эти понятия? Мы стремимся вытравить на земле чувство "моего" и взамен суем "наше" где надо и где не надо.

- Что-то замысловато вы говорите.

- Нет, все просто. Как у нас колхозы организованы? Да все так же, как и в тридцатые годы. Еще тогда были введены и бригадиры, и учетчики, и охранники, и завхозы, и еще бог знает кто. Для чего?

Песцов улыбнулся:

- А как вы думаете?

- Все для контроля... И все равно никто ни за что не отвечает.

- Почему же?

- Да потому что и земля, и инвентарь, и тягло - все это было обезличено. - Надя помолчала с минуту. - Как будто нельзя было работать в том же колхозе на закрепленных лошадях и на закрепленном участке земли. Нет, свалили все в кучу...

- Зато была идея...

- Во-во! Искореним это самое "мое"... Чтоб вместо "мое" все и вся стало "наше".

- "Вьется улица-змея, дома вдоль змеи. Улица - моя, дома - мои", бодро продекламировал Песцов.

- Ага! Зато квартира - наша... На несколько семей... Кухня - наша, комната - наша... Все шиворот-навыворот.

- Ну, здесь-то мы коммунию упраздняем.

- А земля все еще обезличена, - серьезно возразила Надя. - Видите вон то соевое жнивье? Не нынче завтра сев начинать, а поле пока не вспахано. Почему его под зябь не вспахали? Попробуйте разберитесь... И виновных не найдете. Потому что земля колхозная, или, как говорят мужики, - ничья... А если бы закрепили это поле за кем-то, так не то что вспахали бы его под зябь - и навоз бы сюда вывезли.

"А ты девица когтистая", - подумал Песцов. Он не был готов к такому спору и просто не знал, как возразить, да и возражать не хотелось. Она была права - это он чувствовал. Да и осмыслить надо, подумать хорошенько. Поэтому он уклонился от разговора.

- У нас компания неподходящая для споров, - кивнул он на лошадей. - Мы говорим - они молчат. Боюсь, мой Буланец обидится и сбросит меня на обратном пути.

Надя как-то неловко улыбнулась и первой села в седло. По дороге Песцов спросил внезапно: