Он перекинул тумблер, и пульт ответил; он глянул на ленту и вдруг захныкал, уронив на руки голову в шлеме.

– Да нет же, – мягко сказал профессор и ободряюще тронул человека в балахоне за плечо. Тот вздрогнул, но не поднял головы. – Не так все ужасно, – профессор встал, продолжая говорить. Стащил перчатки и отбросил их гадливым движением. Потом осторожно коснулся кнопок. Горящие дисплеи ответили беззвучными всплесками цифр, профессор сощурился, всматриваясь. Снова, уже увереннее, пробежал по кнопкам пальцами. – Знаете, над крысами проводились интересные опыты. То есть, много интересных опытов, но… в частности. Достаточно большая популяция помещалась в идеальные условия. А на периферии благоустроенного мира – всякая жуть, опасные дыры, холод… И представьте себе, обязательно есть одна-две особи, которым неймется… Едва слышно за массивной стеной загудели, разворачивая антенну, моторы. Презрев крысиный рай, они лезут в эти дыры, голодают, погибают там… Действительно спариваются реже других, действительно иногда совсем не успевают дать потомства – хотя в следующих поколениях опять появляются такие же странные субъекты. Дети по духу. Без всяких мутаций. И даже без молитв, представьте. – Летяще сутулясь над пультом, он улыбнулся грустно и мгновенно. – Их поведение бессмысленно, пока условия благоприятны. Даже вредно, поскольку грозит втянуть других в авантюры. Увести оттуда, откуда незачем уходить. Но, знаете, остальных не так-то легко сбить с толку. Их задача – снятие случайных отклонений. Честь и хвала здравомыслящим ребятам, которые без серьезных оснований не лезут черт-те куда в холод и голод… греются на солнышке, едят в свое удовольствие и без особых эмоций, зато регулярно, прыгают на подружек. Словом, обеспечивают использование видом благоприятных условий, – профессор запнулся. Глаза его, прикованные к фонтанирующим цифирью дисплеям, ввалились от напряжения; руки, как кошки, мягко и цепко падали на пульт вслепую. – Ну а надобность в тех, кому неймется, реально возникает лишь при переменах. Досадно, конечно, что неймется им по-разному и действовать сообща эти шустрики совершенно не в состоянии. Одному обязательно хочется хвост отморозить, другому, наоборот, усы подпалить, и хоть ты их режь. Потому что вид пытается заранее предусмотреть все возможные варианты катастроф, клавиши и переключатели длинно, слитно прошелестели. Тогда он отдернул руки от пульта и, порывисто вздохнув, чуть распрямился.

– Во-от. А когда что-то и впрямь валится на голову – вся команда с писком бросается хвост в хвост по следу одного из малахольных собратьев, по проложенному им ненормальному пути. Доползают до норы обетованной – и снова меняются ролями, – профессор разочарованно прикусил губу и глянул на часы. Медленно опустился на стул, пригладил волосы. Со вздохом покосился на человека в балахоне. Тот был неподвижен. – Но уже в другом мире… Это, конечно, бывает не при каждом поколении. Но может случиться при каждом. Вид знает это. В любой момент есть горстка тех, кому неймется. Их не должно совсем не быть. И их не должно быть много, – он опять вздохнул, окончательно расслабляясь. – Конечно, никого не изменишь словами. Но не потому, что глупая программа. Между нами – программа-то что надо. Люби, оберегай, познавай – тоже там. Но слишком уж искажено то, что вы назвали банком оперативных данных. Мы все время стараемся использовать требования программы соседа в своих интересах. И его "люби", и его "кусай". Слова самый массовый и самый доступный вид насилия. Из ста слов девяносто семь произносятся только для того, чтобы обмануть. Заставить слушающего хотеть не того, что нужно ему, а того, что нужно говорящему. И говорят все-е-е… Сослуживцы, друзья, министры… А нули – ну что нули? Это же смотря кто кнопки нажимает… – Не вставая, он потянулся к пульту и легко тронул одну из бесчисленных кнопок. Перфоратор запнулся и заверещал бойчей. – Конечно. Крысы тоже могли бы невпопад называть своих не вовремя появившихся бедняг диссидентами, а появившихся вовремя – мессиями. Но зачем? И зачем это нам? Разве разум дан на то, чтобы усложнять простое? По-моему, чтобы понимать сложное… – Он помолчал, а потом сказал совсем безжизненно: – Понимать, например, что когда мир меняется и пора отследить и осмыслить изменения, сообразить, что давно придуманные вечные истины наконец-то стали единственным способом выживания… уверять через газеты и телевизоры, будто все идет как всегда, – преступный кретинизм… Лишающий вид всякой перспективы…

Лента частыми толчками выклевывалась из перфоратора. Человек в балахоне уставился на нее, потом схватил обеими руками, поднес к глазам, не в силах поверить.

– Знак!! – выпустил ленту и сполз с кресла, – что-то было у него с ногами неладно, – на коленях, уставясь в потолок, закричал исступленно: Знак! Господи! Я дождался! Грядет перемена!!

Печатающее устройство одну к одной било лежачие восьмерки, плотно укладывая их на ленте. Бесконечность. Бесконечность.

– Их только двое, – произнес вдруг мертвый юный голос.

Мальчик стоял в проеме двери.

Профессор выключил перфоратор и в наступившей оглушительной тишине спокойно спросил:

– Как ты сюда попал, малыш?

Мальчик узнал его. С прибором в руке сделал нерешительный шаг вперед.

– Я… – сказал он. Грохоча коваными подошвами, в освободившийся проход вошли пятеро стражников в блестящих комбинезонах и встали вдоль стены.

– Ах, вот что, – сказал профессор. – Ты с ними?

– Они со мной! – отчаянно крикнул мальчик.

– Поздравляю.

– Это он? – спросил офицер отрывисто.

– Да. Подождите, – повелительно проговорил мальчик и, словно танцуя в бумажных грудах, решительно и беззвучно пошел к профессору. – Я сначала сам.

Профессор улыбнулся и стал стаскивать пластиковый наряд. Через полминуты он остался в мятых брюках и свитере, протершемся на локтях. Теперь он выглядел так же нелепо, как мальчик в своей рубашке.

– Что тебе понадобилось здесь? – холодно спросил мальчик, подойдя вплотную. Глаза его смотрели на профессора, как на яму на пути.

– Рад тебя видеть, малыш, – тихо ответил профессор. – Давно ничего о тебе не знал.

Мальчик помолчал, собираясь с мыслями. Поставил на пол прибор. С мукой спросил:

– Зачем ты здесь оказался?

– Мама наша заболела, – сказал профессор. – Совсем заболела.

– Они арестуют тебя!

Профессор пригладил волосы.

– Зачем ты здесь? – повторил мальчик.

– Сателлит, – ответил профессор. – Эти пауки хотят его вернуть, как дважды два. Боевые лазеры им, наверное, снова понадобились. Надо помешать, ты же понимаешь, – чуть улыбнулся, – нельзя упускать случай помешать паукам. Слишком редко он выпадает.

– Сателлит… – едва слышно выговорил мальчик и вдруг прижал ладонь к щеке, заслонив пол-лица. – Ой… я же не знал!!

– Побыстрее! – крикнул офицер. – Смеркается.

– Они тебя арестуют!

– Что это за прибор у тебя такой? – мягко спросил профессор.

Мальчик помолчал и ответил:

– Гиперонный модулятор.

– Не понимаю.

– Это мой. Увидел сегодня… один свой предмет среди всего… И вспомнил наконец.

– Что вспомнил, малыш?

Мальчик вскинул на него глаза и тут же вновь опустил.

– Они тебя арестуют, – беспомощно проговорил он. – Я же не знал! Я хотел позвать на помощь!

– Какую помощь? Откуда?

– С Земли, – сказал мальчик тихо.

– Не понимаю.

– С Земли. Триста двадцать парсеков. Я там родился.

– Ах, вот как, – проговорил профессор после паузы. Офицер нетерпеливо пошел к ним, присматриваясь к пультам и сидящему на полу опустив голову человеку в балахоне. – Да… Ну да. Наверное, этому прибору нужна какая-то антенна?

– Инициирующий импульс. Дальше пойдет на сверхсветовой.

– Сверхсветовой… – проговорил профессор медленно, со странным выражением, точно пробуя на вкус это слово. – И когда твои его получат?

Мальчик пожал плечами.

– Секунд через семь.

– Сверхцивилизация… – профессор потрепал мальчика по голове, взъерошил его длинные волосы. – Контакт…