– Я намечал путь следования мобильной группы, – высокомерно проговорил председатель. – На случай, если днем его не обнаружат и придется вечером взять или уничтожить его дома.

– Я так сразу и понял, мой генерал.

Председатель нагнулся за осколками. Его дыхание, натужное от неудобной позы, прерывисто скрипело в тупой подземной тишине. Потом, упершись одной рукой в колено, он медленно распрямился.

– Да, – сказал он, задыхаясь. – Крысиные… – Неловко приставил обломок к обломку – пальцы его не слушались, излом колотился об излом. Еще можно склеить, – беспомощно выговорил он.

– Можно, – ответил начальник объединенного космического командования. – Только – зачем?

Перерыв обрывает работу, как смерть.

Перерыв сметает бьющий в мозг грохот, и в мозгу становится просторно и пусто от распахнувшейся тишины, и кажется, будто проваливаешься и падаешь. И действительно падаешь – там, где застала сирена, – и не думаешь уже ни о чем, и долго не можешь шевелиться, говорить, даже пить – только тупо смотреть, как тонет свет в медленных перекатах каменной пыли, как растворяются, убегая во мглу, тусклые рельсы узкоколейки, как, стиснутое узостью штольни, мерцает исчезающее пятнышко света – у выхода, над постом охраны.

В перерыв можно слышать кашель. Вблизи, вдали. Он ходит мертво хрустящими волнами – немощно кашляет мгла, старчески кашляет эхо.

Профессор сидел, привалившись к борту вагонетки. Рядом хрипел напарник – живот его, раздвинув полы лишенного пуговиц пальто, судорожно ходил вверх-вниз. Бессильно ворочая глазами, напарник следил, как профессор, отпив глоток, завинчивает флягу.

В перерыв можно разговаривать.

– Я человек без воли, – просипел напарник. – Вечно все… выхлебаю с утра. А потом загибаюсь.

Профессор молча протянул ему флягу. Запекшиеся в черную корку губы дрогнули, рука шевельнулась и бессильно замерла.

– Нет… я не…

– Берите-берите, – профессор подождал еще. Напарник закрыл глаза. Ну, ничего, – сказал профессор, убирая флягу. – Скоро воды будет вдоволь.

Напарник вдруг застонал, словно от мучительной боли, и перекатил голову лицом вверх.

– Молчите уж, – просипел он, – раз ничего не понимаете.

Сердце успокаивалось. Кровь перестала лопаться в глазах и в пальцах.

– Знаете, чем отличается человек разумный от человека дрессированного? – вдруг спросил профессор. – На вопрос, как достичь благоденствия, портной сказал бы, что нужно шить больше красивой одежды, спортсмен – что нужно больше бегать, писатель – что нужно слово в слово публиковать все, что он пишет, а, например, больничный врач – что нужно увеличить число коек в палатах. И все были бы правы. Но эта правота не имела бы никакого отношения к ядру проблемы.

Напарник выждал. Затем спросил с беспокойством:

– Зачем вы это сказали?

– Не знаю, – помедлив, ответил профессор. – Понимаю: это естественно. Но так обидно. И так безнадежно. Вот и приходит в голову…

– Вам еще что-то приходит в голову?

Профессор смолчал.

– Мне тоже иногда… приходит в голову, – напарник со свистом вдохнул серый сироп. – Я спать не могу от ужаса. Я отпилил бы себе эту голову, чтобы в нее ничего не приходило!

Профессор чуть улыбнулся – губы лопнули сразу в трех местах. Он слизнул капельки крови и примирительно сказал:

– Здесь это не трудно, по-моему.

– Ах, так вы издеваетесь надо мной! – Напарник резко повернулся к нему и на миг сморщился от боли в мышцах. – Вы меня провоцируете! – почти выкрикнул он.

Профессор смолчал.

– Маркшейдер, значит, передал вам мои слова!

Профессор смолчал, не понимая. Только опять слизнул кровь.

– Вас подослали ко мне!

Профессор чуть пожал плечами.

– Если бы вы и впрямь думали так, вы бы так не говорили.

Напарник исступленно расхохотался.

– А я вас не боюсь! Нет! Не боюсь!!

Профессор взял флягу, отвинтил колпачок и протянул ее напарнику. Тот схватил и присосался к горлышку, вызывающе и гордо кося профессору в глаза. С клекотом задергалась короста курчавой бороды на короткой шее, по ней потекли струйки.

– И я вас не боюсь, – сказал профессор. – Для подвига маловато… нет? Пейте аккуратнее.

Напарник, утираясь грязным рукавом пальто, вернул ему почти пустую флягу.

– Я так и знал, что вы пожалеете мне этих несчастных трех глотков, сказал он с торжеством. Профессор смолчал. – Да! – задыхаясь, сказал напарник. – Да!

Профессор не ответил.

– Да! Я геолог, вы правы. Был. Имел честь и удовольствие. Я помню карту района, как таблицу умножения. Знаете, какое давление там! – Он ткнул рукой в сторону рабочего конца штольни. – Кто составлял план работ? Он не сдал бы у меня ни одного зачета! – Напарник снова перевернулся на спину и снова лицо его перекосилось, сквозь зубы прорвался короткий стон. – Без дальнего бурения, без распорок… Я все время жду, когда скала лопнет и как из пушки ударит твердый кипяток! Понимаете? Всей кожей, каждую секунду – жду!

Он замолчал, мертво глядя вверх, в слоящийся воздушный кисель. Профессор подождал, потом тихо спросил:

– Вы говорили кому-нибудь об этом?

– Н-нет.

– Почему?

Напарник усмехнулся хрипло.

– Вы… боитесь? – осторожно спросил профессор.

– Я маркшейдеру сказал, – вдруг выдохнул напарник, скосив на профессора белые глаза. – Маркшейдеру. А его взяли, вы же знаете, его взяли! Если он там обо мне скажет… ведь с их точки зрения я паникер и клеветник и все. Я каждую секунду жду, что за мной придут.

– Ну чего вы так боитесь? – мягко, успокаивающе проговорил профессор и тронул напарника за плечо. – Подумайте, что вам – после всего этого могут еще сделать?

– О, вы не знаете! – исступленно зашептал напарник. – Мы здесь даже не представляем, что они нам могут – там! – сделать. Могут! Могут!! Они все могут!

Хлипкий кашель вяло встряхнулся неподалеку. Ему ответили из темной глубины, и минуты три взад-вперед летали ломкие, как сухие листья, хлопья звука.

– Завтра еженедельный обход, – задумчиво сказал профессор. – Можно попытаться переговорить с техническим директором прямо здесь.

Напарник только плотнее закутался в пальто.

– Это единственный шанс. Хотите, я попробую?

Напарник напрягся, но тут же обмяк.

– Нет, – с сожалением сказал он. – Вы не специалист… – его вдруг заколотило. – Умоляю, нет! Вас спросят, откуда вы это взяли, и все равно, все равно выйдут на меня! – Вдруг он будто что-то вспомнил. С недоверием, как на сумасшедшего, уставился он на профессора. – Погодите. Что вы мне голову-то морочите. Какое, к черту, завтра. Сегодня бы пережить! Вы разве не знаете, что завтра… – Его глаза вдруг съехали куда-то в сторону, дыхание стало рваться. – Я так и знал. Он рассказал им.

Профессор обернулся. Из глубины штольни, постепенно заслоняя горящие у шлюза огни, постепенно прорисовываясь сквозь переливы мути, постепенно вырастая, шагали, клацая в тиши перерыва сапогами по бетонным шпалам, два стражника в респираторах.

Напарник вскочил, метнулся прочь.

– Я ничего не гово!.. – взрыв кашля переломил его с треском; захлебываясь, пытаясь что-то кричать, на подламывающихся ногах он засеменил слепым зигзагом, едва не падая через серые мешки безучастно лежащих людей, – словно бы там, совсем близко, не ждал его тупик.

А это шли не за ним.

– …Нет, – сказал профессор.

– Вы губите общину. Я уважаю ваши взгляды, но они несколько устарели. Я же не предлагаю вам работать на оборону… то есть я предлагаю вам работать именно на оборону, в самом чистом, первозданном смысле этого слова! Я прошу вас спасти нас всех!

Профессор молчал.

Начальник спецслужбы поднялся и не спеша подошел к прозрачной перегородке, наглухо отделявшей его от профессора. Оперся на нее обеими ладонями.