Утром, найдя упавший топорик, он был немало огорчен тем, что лезвие затупилось, ударившись о камень.

Спустившись с перевала к селению, у крайнего дома пустынник увидел хозяйку — русскую женщину, и спросил ее про автобус. Она ответила, что тот давно уже ушел, и посоветовала ему пойти в соседнее селение — в семнадцати километрах отсюда, где пролегала основная трасса и была автостанция.

Во время разговора к ним подошел и хозяин дома, тоже русский. Оба они оказались общительными людьми, и путник попросил позволения переночевать у них, когда будет возвращаться из города. Получив согласие, отшельник направился к основной дороге и, добравшись до нее уже после полудня, на первом же автобусе уехал в город.

По приезде брат-пчеловод сразу направился в храм к вечернему богослужению. В церковной ограде его увидела одна из приозерных монахинь, от которой он и узнал о минувших событиях со всеми мельчайшими подробностями. Она рассказала также об исчезнувшем было отце Исаакии. Он в переполохе, захватив с собой мешок сухарей, спустился по склону горы к берегу озера и, отыскав огромный камень-монолит с козырьком, в виде навеса, прожил под ним более двух недель, скрываясь от непрошеных гостей, возмутивших его душевное спокойствие. Когда заботливые монахини стали с криками его разыскивать, он вышел из своего укрытия и вернулся в покинутую келью, однако и поныне не может успокоиться после приключившегося — часто выходит из кельи, посматривая в том направлении, откуда явились нежданные посетители.

Пробыв в городе несколько дней, брат поспешил в обратный путь. Обычно автобус отходит от автостанции вечером, увозя сельских жителей восвояси лишь после окончания их торговли на рынке. Поэтому в зимнее время он прибывает на конечную остановку уже ночью. В темноте отшельник едва нашел дом своих новых знакомых и, переночевав у них, рано утром отправился обратно через Аблухварский перевал уже знакомым путем.

Келасурская сторона Аблухварского перевала поросла редкими порослями кустарника, не то что Амткельская, сплошь затянутая труднопроходимыми дебрями. Брат выбрал путь вдоль берега шумного ручья, который брал свое начало где-то возле вершины перевала и, переходя по камням с берега на берег, беспрепятственно смог обойти все частые и редкие поросли кустарников.

В лесу было сухо по-летнему, небо было голубое-голубое, каким оно бывает здесь в весенние дни марта и апреля, солнце пригревало, как ранней осенью. Повсюду зеленела еще трава, кое-где виднелись полевые цветы — в большинстве своем мелкие ромашки. Задолго до полудня отшельнику удалось выбраться на вершину перевала. Усевшись на сухую колоду, он невольно обратил внимание на необыкновенное явление: во многих местах цвел рододендрон, как в майские дни. Это вечнозеленое растение цветет только весной. У него большие красивые цветы, похожие на букет из двенадцати или четырнадцати колокольчиков, только не круглых, а граненых. В зависимости от высоты, на которой он растет, его цветы имеют разную окраску: сиренево-голубую, светло-розовую и абсолютно белую. В этом году он вновь зацвел в конце осени: такого случая, говорят, не помнили даже столетние жители горных селений.

Отдохнув на вершине перевала, брат начал спускаться через буковый лес, по сделанным ранее засечкам, и через час или полтора углубился в уже известные ему ужасные дебри рододендроновых зарослей.

Пробираясь в прошлый раз между этими густыми переплетениями, он не ставил опознавательных меток, как это делал в буковом лесу, потому что боялся иметь в руках топорик с обнаженным лезвием из-за частых падений. Вскоре он заметил, что отклонился от прежнего направления. Путь ему преградили поросли колючей барцинии, которая раньше нигде на пути не встречалась. Ее мелкие листочки по краям усеяны тонкими колючками длиной около восьми миллиметров. Не избежать беды, если такая веточка хлестнет по глазам неосторожному путнику.

Осторожно пробираясь сквозь опасные заросли, брат очутился на краю высокого обрыва, преградившего ему дорогу. Нужно было возвращаться назад до того места, откуда был сделан ошибочный поворот, чтобы продолжать свой путь. Но это было слишком далеко. День клонился к вечеру, и у пустынника не было уже сил. Поразмыслив, он все же решил спуститься с обрыва на дно каменного желоба, чтобы выбраться на противоположный его склон и по нему сойти к подножию горы. Держась за ветки кустарника, он спустился вниз. На ногах его были сапоги с кожаными подметками, которые скользили по гладким камням, как по льду. Тут ему пришла мысль положить на отполированное водой дно желоба свой рюкзак и, ступив на него, ухватиться за свисающие с противоположной стороны ветви кустарника. Так он и сделал. Но как только пустынник встал на него обеими ногами, рюкзак заскользил вниз. Растерявшись от неожиданности, отшельник не успел ухватиться за ветви и вместе с рюкзаком начал съезжать все быстрее и быстрее по крутому желобу. И вновь, в который уже раз, его спасло чудо. Руки сами собой уцепились за ветки барцинии. Он повис над скалистым уступом почти отвесного обрыва, а рюкзак, прыгая, полетел вниз. Когда же он выбрался, держась за эту хворостину, на безопасное место, то пришел в изумление, увидев, что весь куст держался лишь на одном корешке, не толще мизинца.

Благополучно спустившись к ручью, отшельник нашел свой почти новый рюкзак в воде со множеством дыр на боках. Однако гвозди не рассыпались, потому что были туго завязаны в грубое холщовое полотенце. В рюкзаке был еще и алюминиевый бидончик, а в нем пол-литровая стеклянная банка, доверху наполненная сливочным маслом, с плотно закрытой полиэтиленовой крышкой. Вся она вдребезги разбилась, уцелела лишь одна крышка, а бидон стал неузнаваем от множества вмятин.

Связав рюкзак пояском и неся его под мышкой, пустынник, наконец, добрался до новой кельи. Переобувшись в резиновые сапоги, он поздно вечером с трудом дотащился до своей прежней кельи.

Постройку новой кельи полностью закончили к Рождеству, успели даже пристроить к ней просторный дровяник с плотно закрывающейся дверью. Занесли в него всю крупную щепу, накопившуюся за период стройки, и сложили ее за поленницей. Погода как будто сочувственно ожидала окончания работ, и как только они были закончены, сразу же начался дождь. Потом повалил такой снег, что за одну ночь его навалило больше метра, а за неделю глубина снежного покрова достигла двух метров.

Перемена погоды положила конец всем житейским попечениям. Наступила пора телесного и душевного покоя. Снежные заносы исключили всякую возможность передвижения. Наконец-то отшельники обрели желанную свободу от неизбежной хозяйственной суеты, лишавшей их возможности приступить к основному занятию, ради которого они удалились в это глухое место.

Теперь они могли возобновить неведомую для мира мысленную брань против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Еф.6,12), заключающуюся в постоянном контроле и удержании своих мыслей от непрестанного скитания во время молитвы и в отражении сатанинских внушений, отвлекающих ум от напряженного молитвенного делания.

В то время их аскетические труды представляли собой, конечно, только первые попытки молитвенного трезвения при исполнении монашеского правила, которое они, по преданию, усвоили от прежде здесь живших отцов-пустынников. Их волевые усилия были пока направлены только на беспрестанное отталкивание разнообразных помыслов в стремлении не допустить мысленного разговора с ними. Из многовекового опыта Отцов они знали, что, мощным внушением вторгаясь в сферу сознания начинающего свой молитвенный подвиг инока, демоны с первых же минут невидимой брани пытаются сильнейшим натиском помыслов опрокинуть сопротивление его ума. Измотав противника и подавив силу его внимания, демоны пленяют ум инока обольстительными помыслами, от которых он не может уже освободиться.