Это древний метод медитации, но полный опасностей. Если ты не будешь бдительным, то существует большая вероятность, что этот метод уведет тебя прочь от правильной цели, а не приведет к ней.

Этот метод прост — концентрироваться на концепции «я», закрыв глаза и вопрошая: «Кто я есть?»

Величайшая проблема заключается в том, что когда ты спрашиваешь: «Кто я есть?»... кто ответит тебе? Вероятнее всего, ответ придет из твоей традиции, из твоих священных писаний, из твоей обусловленности. Ты слышал, что «Я не есть тело, я не есть ум. Я есть душа, я есть предельное, брахма, я есть Бог» — все эти мысли ты слышал ранее.

Ты спросишь несколько раз: «Кто я есть? Кто я есть?» — а затем ты скажешь: «Я есть предельное, брахма. А это не открытие, это просто глупость.

Если ты хочешь правильно войти в метод, тогда этот вопрос не надо задавать словесно. «Кто я есть?» не надо повторять на словах. Ибо пока это будет оставаться словесным вопросом, ты будешь выдавать словесный ответ из головы.

Ты должен отбросить словесный вопрос. Это должно оставаться просто смутной идеей, совсем как жажда. Не «Я хочу пить» — ты видишь разницу? Когда ты хочешь пить, ты чувствуешь жажду.

И если ты находишься в пустыне, ты чувствуешь жажду в каждой частице своего тела. Ты не говоришь: «Я хочу пить, я хочу пить». Это уже не лингвистический вопрос, а экзистенциальный.

Если «Кто я есть?» становится экзистенциальным вопросом, если ты не задаешь его в языковой форме, а вместо этого внутри твоего центра устанавливается ощущение этого вопроса, тогда нет нужды ни в каком ответе.

Тогда уму тут нечего делать. Ум не услышит того, что несловесно, и ум не ответит на то, что несловесно. Все священные писания находятся в твоем уме, все твое знание собрано там.

Теперь ты входишь в невинное, чистое пространство.

Ты не получишь ответа. Ты получишь ощущение, ты уловишь вкус, ты уловишь запах.

По мере продвижения вглубь ты будешь все больше наполняться чувством бытия, бессмертия, блаженства, тишины... огромного благословения.

Но не будет никакого ответа вроде «Я есть это, я есть то». Все это из священного писания. А это чувство исходит из тебя, и в этом чувстве есть некая истина.

Это вполне действенный метод.

Один из великих учителей этого столетия, Рамана Махариши, применял для своих учеников только этот метод — «Кто я есть?» Но я встречал сотни его учеников — они и близко не подошли к абсолютному переживанию. И причина заключается в том, что они уже знают ответ.

Я спрашивал их: «Вы знаете ответ?»

Они говорили: «Мы знаем ответ».

А я говорил: «Если вы знаете ответ, тогда зачем вы спрашиваете? И ваше вопрошание не может продолжаться очень долго — вы два или три раза задаете вопрос, и приходит ответ. Ответ уже был у вас, еще до вопроса».

Поэтому это просто игры ума. Если тебе хочется поиграть в нее, ты можешь поиграть. Но если ты действительно хочешь войти в это так, как это подразумевалось Раманой Махариши и всеми древними провидцами, тогда должна быть несловесная жажда.

Незнание себя самого причиняет боль, это — рана. Незнание себя самого делает всю жизнь бессмысленной. Ты можешь знать все, только ты не знаешь самого себя, — а это надо бы познать в первую очередь.

Итак, если тебе удастся не попасть в ловушку словесного вопроса, тогда все хорошо, ты можешь двигаться вперед.

Ты также спросил о свидетельствовании, наблюдении за дыханием, и о том, где его следует наблюдать. Где угодно — ибо дело не в том, где ты его наблюдаешь, дело в самом наблюдении.

Упор делается на наблюдение, на бдительность. А все эти точки — просто зацепки. Ты можешь наблюдать за дыханием на кончике носа, где дыхание входит внутрь; ты можешь наблюдать за ним, когда оно движется внутрь; ты можешь наблюдать за ним, когда оно идет обратно, — ты можешь наблюдать за ним где угодно. Ты можешь наблюдать за тем, как внутри движутся мысли. Вся суть в том, чтобы не потеряться в том, за чем ты наблюдаешь, как если бы именно это было важным. Это не важно...

Важно то, чтобы ты был бдительным, чтобы ты не забывал наблюдать, чтобы ты наблюдал... наблюдал... наблюдал...

И мало-помалу, по мере того как наблюдатель становится все более и более устойчивым, стабильным, непоколебимым, происходит трансформация. То, зачем ты наблюдал, исчезает.

Впервые наблюдатель сам становится наблюдаемым, созерцатель сам становится созерцаемым.

Ты пришел домой.

Все случается само по себе, но санньясин должен быть бдительным, чтобы не опоздать на поезд.

Поезд приходит сам по себе, но тебе надо быть бдительным. Вокруг тебя столько всего происходит; двадцать четыре часа в сутки... бодрствуя, во сне... ты должен быть внимательным к тому, что происходит. И чем более бдительным ты будешь, тем больше будет твое удивление... происходят те же самые вещи, которые происходили раньше, но смысл изменился, значение иное.

Цветок розы тот же самый, но теперь он лучистый, окружен какой-то новой энергией, которую ты раньше не осознавал, — какой-то новой красотой. Кажется, что раньше ты видел только внешнюю сторону розы, теперь же ты способен увидеть ее внутренний мир. Раньше ты смотрел на дворец со стороны, теперь ты вошел в его внутренние покои. Ты сотни раз видел луну, но когда ты видишь ее в безмолвии, в покое, в медитации, ты осознаешь красоту, которую раньше не осознавал, красоту, которая обычно не бывает доступной, для которой тебе необходимо некое прозрение.

И это прозрение вырастает в безмолвии, в покое.

Случилось так... весьма знаменательный случай. Один из индийских поэтов, Рабиндранат Тагор, перевел один их своих сборников стихотворений, Гитанджали, «Подношение песен». За эту небольшую книжку ему была присуждена Нобелевская премия.

В Индии она была доступна уже по меньшей мере пятнадцать лет. Но пока книга не соответствует международным стандартам языка и не получила международного признания, за нее трудно получить Нобелевскую премию.

Рабиндранат был немного обеспокоен, так как он сам перевел ее, а переводить поэзию — это всегда очень трудное дело. Переводить прозу легко, переводить поэзию невероятно трудно, так как в прозе есть нечто от базарной площади, а поэзия — это нечто из мира любви, из мира красоты, из мира луны и звезд. Это очень тонкое дело.

И каждый язык имеет свои собственные нюансы, которые почти непереводимы. Хотя Рабиндранат сам перевел свою собственную поэзию, у него были сомнения относительно перевода. Поэтому он показал перевод одному из христианских миссионеров, очень известному в то время, К.Ф.Эндрюсу — очень образованному, культурному, утонченному человеку. Эндрюс предложил четыре изменения. Он сказал: «Все остальное правильно, но в четырех местах есть грамматические неточности».

Итак, Рабиндранат просто принял его совет и внес изменения в тех четырех местах.

В Лондоне его друг, ирландский поэт Йитс, созвал собрание английских поэтов, чтобы послушать перевод Рабиндрана-та. Все его высоко оценили. Его красота была чем-то абсолютно новым для западного мира.