Кей сидит в той самой позе, в какой мы оставили ее в конце первого действия, и до нас продолжают доноситься звуки шумановского «Орешника», который поет миссис Конвей. На сцене ничего не происходит, пока не заканчивается песня и не раздаются хлопки и возгласы из гостиной. Вслед за тем входит Алан и зажигает свет. Мы видим, что комната и обстановка точно такие же, какими они были раньше. Только сама Кей изменилась. Что-то посетило ее — нечто неуловимое, мимолетное видение, рой темных предчувствий, — и она глубоко взволнована. Она окидывает взглядом комнату раз, другой — так, словно бы только что видела ее в каком-то другом обличье. Смотрит на Алана с выражением недоумения. Он усмехается и потирает руки.

Алан. Ты здесь, Кей?

Кей (словно готовясь сообщить нечто очень важное). Алан!.. (Умолкает.)

Алан. Да?

Кей (торопливо). Нет… ничего.

Алан (всматривается в нее более внимательно). Ты, кажется, спала… пока мама пела?

Кей (сбивчиво). Нет. Я тут сидела… слушала. Я выключила свет. Нет, я не засыпала… Может быть, на один миг. Во всяком случае, не дольше.

Алан. Ты знала бы, если б заснула.

Кей (оглядываясь вокруг, медленно). Нет, я не спала. Но… вдруг, внезапно, мне показалось, что я видела… всех нас… во всяком случае, ты был там, Алан.

Алан (забавляясь и недоумевая). Где я был?

Кей. Не могу вспомнить. И я помню, что я все время слушала мамино пение. У меня немножко кружится голова.

Алан. Большинство гостей уходит. Ты бы лучше пошла и попрощалась.

Входит Хейзел, неся на тарелке огромный кусок роскошного торта с кремом. Она уже на ходу начала пробовать его.

Кей (увидев ее). Хейзел, жадина! (Ловко отхватывает кусочек торта и съедает его.)

Хейзел (с полным ртом). Я пришла вовсе не за тем, чтобы только съесть это.

Кей. Ну конечно, за тем!

Хейзел. Они там все прощаются, и я хотела скрыться от этого маленького уродца, которого привел Джеральд Торнтон.

Кей (торопливо). Мне надо им продекламировать мое стихотворение. (Убегает.)

Алан (медлит; после паузы). Хейзел!

Хейзел (с полным ртом). Мм?

Алан (с нарочитой небрежностью). Да, а что Джоан Хелфорд собирается теперь делать?

Хейзел. Так, попорхать немножко.

Алан. Я как будто слышал, она говорила, что собирается уезжать. Я уж думал, что она хочет покинуть Ньюлингхем.

Хейзел. Она просто отправляется гостить к тетке. Джоан всегда гостит у теток. Отчего это у нас не разбросаны по всей стране тетки?

Алан. У нас есть тетя Эдит.

Хейзел. И докторский дом в Уолверхемптоне! Кошмар! (Быстро меняет тон на поддразнивающий.) Желательно тебе что-нибудь еще узнать насчет Джоан?

Алан (сконфуженный). Нет… нет… Я только так думал… (Поворачивается, чтобы уйти, и почти сталкивается с Эрнестом, который одет в очень потрепанный макинтош и держит в руках шляпу-котелок.)

Как только Хейзел видит, кто вошел, она отворачивается и снова принимается за свой торт. Алан останавливается, то же делает и Эрнест.

Алан. Вы уже уходите?

Эрнест (себе на уме). Да, ухожу сейчас! (Явно ждет, чтобы Алан оставил его наедине с Хейзел.)

Алан (в некотором смущении). Ах да… (Делает движение, чтобы уйти.)

Хейзел (громко и четко). Алан, ты уходишь? (Смотрит на него, совершенно игнорируя Эрнеста, который ждет ухода Алана; он не столь хладнокровен, каким кажется внешне, шляпа в его руке слегка подрагивает.)

Алан (испытывая неудобство). Да… знаешь… надо попрощаться и помочь одеться и… (Уходит.)

Хейзел занимается тортом, затем, не улыбаясь, бросает взгляд на Эрнеста.

Эрнест. Я только заглянул попрощаться, мисс Конвей.

Хейзел (с отсутствующим видом). Ах да… конечно… Ну…

Эрнест (прерывает ее). Для меня было большим удовольствием побывать у вас и познакомиться со всем вашим семейством. (Выжидает.)

Хейзел (вынуждена заговорить; безразлично). Ах вот как…

Эрнест (снова прерывает ее). А в особенности — с вами. Я, знаете, еще новичок в городе. Живу здесь только около трех месяцев. Я вступил в долю на бумажной фабрике Экерсли, что в Уэст-Ньюлингхеме. Вы знаете ее?

Хейзел (без всякого поощрения). Нет.

Эрнест. Я думал, вы, может быть, ее заметили. Она там стоит не первый день. В сущности, она сильно нуждается в перестройке. Там-то вот я и нахожусь. И я не пробыл тут еще и недели, как обратил на вас внимание, мисс Конвей.

Хейзел (которая знает об этом лучше других). В самом деле?

Эрнест. Да. И с тех пор я наблюдал за вами. Вы, надо полагать, заметили меня?

Хейзел (высокомерно). Нет, не могу этого сказать.

Эрнест. О, вы должны были заметить. Признайтесь, что это так!

Хейзел (естественность берет в ней верх). Ну, если вам непременно нужно знать, — я вас заметила…

Эрнест (польщенный). Я так и думал.

Хейзел (быстро и с негодованием). Потому что находила, что вы поступаете очень глупо и дерзко. Если вы хотите ставить себя в глупое положение — ваше дело, но вы не имеете никакого права ставить и меня также…

Эрнест (уничтоженный). О, а я и не знал… что дело обстояло так скверно…

Хейзел (чувствуя свое превосходство). Да, именно так!

Он пристально глядит на нее и делает шаг в ее направлении. Она сначала не смотрит на него, но затем вынуждена ответить на его пристальный взгляд. В этом взгляде есть что-то проникающее в самую глубь ее слабохарактерной натуры.

Эрнест (снова ободрившись). Простите меня! Хотя я не вижу, чтобы кто-нибудь от этого особенно пострадал. В конце концов мы только один раз живем, так давайте же, говорю я, использовать нашу жизнь! А вы, по моему мнению, — самая красивая девушка в этом городе, мисс Хейзел Конвей. Я говорил вам это — мысленно — в течение последних двух месяцев. Но сказать вам откровенно, я знал, что пройдет не много времени, как я познакомлюсь с вами. (Глядит на нее в упор.)

Он ей не нравится, но она совершенно беспомощна перед этой лобовой атакой.

Эрнест (медленно кивает головой). Вы, надо полагать, думаете, что я парень нестоящий. Но во мне есть больше, чем можно увидеть глазом. Кое-кто уже убедился в этом, а еще больше убедятся в самом недалеком будущем, здесь, в Ньюлингхеме. Вы увидите! (Меняет тон, так как в чисто светских вопросах чувствует себя неуверенно; почти смиренно.) Хорошо это будет… если я… ну, вроде как… в гости к вам приду… как-нибудь на днях?

Хейзел (снова обретая свое превосходство). Об этом лучше спросите маму!

Эрнест (шутливо). Ага, как говорится: «Спросите маменьку», да?

Хейзел (смущенная и встревоженная). Нет… я вовсе не так хотела сказать. Я хотела сказать, что это мамин дом…

Эрнест. Да, но вы ведь достаточно взрослая, чтобы иметь своих собственных друзей. Не правда ли?

Хейзел. Я не очень-то легко вступаю в дружбу.

Эрнест (с поразительной бестактностью). Разве? А я слышал — легко.

Хейзел (надменно, сердито). Уж не хотите ли вы сказать, что толковали обо мне с посторонними?

Эрнест. Да. Почему нет?

Они в упор глядят друг на друга, Эрнест — с умышленной холодностью, Хейзел — стараясь казаться высокомерной, — когда в комнату входят Мэдж и Робин, занятые разговором.

Робин (он сейчас очень авантажен). Ну да, черт возьми! Вот была потеха! Мы, разумеется, были без формы. Я — за кочегара. Работа тяжелая, но зато здорово.

Мэдж (горячо). Ничего здорового! Вам надо было бы постыдиться!

Робин (удивленный). Почему?

Мэдж. Потому что помогать срывать забастовку и быть штрейкбрехером вовсе не потеха и не здорово. Железнодорожники стремились во что бы то ни стало улучшить свое положение. Они устроили стачку не ради забавы. Для них и для их жен и детей это было чрезвычайно серьезное дело. А люди вроде тебя, Робин, думают, что это очень забавно — выполнять их работу и сделать забастовку бесполезной. Я нахожу просто позорным то, как средние классы ополчаются против пролетариата.

Робин (несколько сбитый с толку). Но ведь надо же было, чтобы ходили поезда!