— Не помню я деталей!.. — устало повторил он. — Но даже сейчас я вижу перед собой его лицо. Понимаете, у этого типа есть характерная черта. Вообще-то говоря, нос у него длинный и тонкий, но книзу, — Борис Владимирович поднял свои толстые ручки и тронул себя за кончик носа, — книзу он расширяется этаким мясистым треугольничком…

Смирнов встал. Он прошелся по кабинету, остановился перед часами, постоял так минуту, опустил руку и, вздохнув, вернулся к столу.

Опять некоторое время в комнате было тихо. Смирнов молчал сосредоточенно и, как казалось Окуневу, разочарованно.

— Я понимаю! — с отчаянием сказал Окунев. — У вас есть право сомневаться в том, что я рассказал…

— Да нет, Борис Владимирович! — поспешно прервал Смирнов. — Я ни в чем не сомневаюсь. Я вот вас о чем попрошу… — он открыл ящик, вынул стопку бумаги и протянул ее Окуневу. — Присядьте вон за тот столик у окна и напишите все, о чем вы мне рассказали, и все, что дополнительно припомните.

— Ка-а-к? — рот Окунева округлился, и на лице появилось выражение такого искреннего возмущения, что Смирнов невольно улыбнулся. — Что ж, товарищ полковник, значит, нет на земле такого учреждения, чтоб без бумажек, без бюрократизма? Обязательно канцелярщина?

— Порядок! — улыбнулся Смирнов. — Во всем должен быть порядок, Борис Владимирович. А я, чтобы не мешать вам, займусь пока своими делами.

Смирнов вышел. Где-то неподалеку стрекотала пишущая машинка. Домовито гудел лифт. Окунев покачал головой, потянулся к письменному прибору, взял ручку, расправил лист бумаги и принялся добросовестно заполнять страницу крупным почерком, в котором все буквы «б» имели лихие хвостики, загнутые наверх, а «с» напоминали улитку.

Смирнов пришел минут через сорок, а Окунев все еще сражался со словом «который» — просто немыслимо было написать строчку, чтоб не пришлось применять это слово минимум три раза. Наконец, заменив часть «которых» словом «данный», толстяк расписался и со вздохом облегчения протянул Смирнову пачку листков.

— Как вы думаете, товарищ полковник, можно будет поймать данного мерзавца?

— В нашем деле загадывать нельзя! — буркнул Смирнов, проставляя номера на страничках. — А поймать надо! Ну, так… Позвольте теперь, Борис Владимирович, поблагодарить вас за помощь.

— Полноте! — с возмущением перебил Окунев, встал и прошелся, одергивая на себе смятый пыльник детскими, суетливыми движениями. — Хорош бы я был, если бы…

— Ну, в таком случае давайте попрощаемся! — улыбнулся Смирнов, и лицо его на мгновение вдруг показалось Окуневу таким открытым и добродушным, что он с сожалением подумал: «Вот сейчас бы и начать разговор!» — Но они уже стояли на пороге, и Смирнов жестом, вежливым и одновременно холодным, распахивал перед посетителем дверь…

— Да, простите, еще один вопрос, Борис Владимирович! — задержался на пороге Смирнов. — Вы ведь человек семейный?

— Жена, двое детей — сын и доченька. Но, товарищ полковник! — обидчиво заметил Окунев. — Я человек взрослый и понимаю, о чем можно разговаривать в семье и о чем не следует.

— Ну, желаю вам всего хорошего и еще раз благодарю!

Окунев вышел. Смирнов вернулся к столу, снял трубку телефона, назвал номер и сказал:

— Вышел от меня. Пусть Соловьев идет к седьмому подъезду.

Окунев спускался в лифте. Он чувствовал себя разбитым, начинала болеть голова. Выйдя из подъезда, Окунев остановился, прикидывая, как быстрее добраться домой на Пресню, и решил ради такого случая не пожалеть денег на такси. Устало размахивая шляпой, утратившей всякую форму, и по-медвежьи переваливаясь, он добрел до стоянки такси, повалился на сиденье и назвал свой адрес.

В тот момент, когда такси, мягко дрогнув, скользнуло от стоянки в общий поток машин, сзади хлопнула дверца второй машины.

Юноша в светлых летних брюках и в спортивной белой рубашке наклонился к шоферу и на мгновенье раскрыл перед ним книжечку удостоверения.

— Давай, друг, поедем! Не слишком близко к той машине, но и не чересчур далеко.

— Понятно! — кивнул шофер и, пригнувшись, обеими руками обхватил руль. — Под желтый светофор придется проскочить! — предупредил он. — Ждать будем — разминемся.

— Рискнем! — согласился пассажир. Шофер незаметно оглянулся на пассажира. В удостоверении он успел прочитать только звание — младший лейтенант и имя — Михаил. Сейчас шофер увидел юношеский профиль, озабоченный и слегка торжественный.

— Дела! — сказал шофер, но пассажир не поддержал разговор.

«Серьезный парнишка!» — одобрительно подумал шофер.

— Вот орлы! Под нашу с вами марку еще одна машина через светофор проскочила! — заметил он, глядя в зеркальце над приборной; доской, но и на этот раз пассажир промолчал. Шофер не знал, что младший лейтенант Михаил Соловьев служит в органах госбезопасности второй год и жестоко стыдится своего юношеского вида и прозвища «Малыш», которым окрестили его старшие товарищи по работе.

«Такая служба, что положено молчать, — подумал шофер. — Серьезная служба!»

На следующее утро Миша Соловьев, усталый, сонный, но в общем довольный собою, писал рапорт полковнику.

День выдался на редкость хороший, нежаркий июньский день. На рассвете прошел ливень, и все краски вспыхнули с новой силой. Даже дряхлеющие особнячки в самых глухих, переулках приободрились и изо всех сил старались хотя бы на час казаться розовыми или голубыми, хотя в действительности их разбухшая, выветрившаяся штукатурка уже давно утратила цвет. В такой день даже рапорт писать было весело, хотя обычно Миша не любил это занятие.

Соловьев пришел работать в органы безопасности после окончания военной службы в пограничном полку. Надо прямо сказать, полтора года тому назад Миша многое представлял себе иначе. Получая в политотделе части комсомольскую путевку, слушая торжественные напутствия членов бюро, Миша мысленно представлял себе, как он в глухую ночь мчится на мотоцикле, может быть, через лес, а еще лучше через непроходимые горные перевалы, настигает врага и вручает его советскому суду, получалось очень здорово и приятно. Теперь, вспоминая свои мечты, Миша снисходительно улыбался.

«Через указанных два дома от места жительства гражданина Окунева, — старательно писал Миша, поглядывая на часы, — помещается забор длиной в восемьдесят метров, высота метр семьдесят, окрашен в серую краску… По ту сторону забора находится склад таксомоторного парка…»

Зазвенел телефон.

Миша неторопливо снял трубку и, продолжая дописывать фразу, спросил, стараясь придать тону своего голоса тот глубокий, могучий тембр, которым славился бас полковника.

— Соловьев, давай быстро к самому! — торопливо проговорил капитан Захаров, и в торопливости его Миша почуял грозу…

В кабинете Смирнова сидел капитан Захаров, и по лицу его, откровенно растерянному и злому, Миша понял, что предстоит не просто гроза, а какое-то очень серьезное испытание, от результатов которого зависит вся его дальнейшая судьба.

Некоторое время Смирнов сидел молча, разглядывая Мишу Соловьева.

Перед полковником стоял юноша с румяным от волнения лицом, с чистыми, сейчас чуть потемневшими глазами. Рот его был по-мальчишески полуоткрыт, и в глазах — Смирнов это отчетливо уловил — светилось больше любопытства, чем страха.

В кабинете стало совсем тихо. Смирнов и Захаров услышали легкий вздох. Это Миша перевел дыхание.

— Младший лейтенант Соловьев! Расскажите нам, как вы вчера выполняли задание… — негромко и почти спокойно начал Смирнов.

— Мне было поручено проследить за благополучным возвращением домой гражданина Окунева, — начал Миша, отчетливо слыша свой собственный голос. — Гражданин Окунев поехал домой в такси 86–01. В двадцать часов сорок две минуты он вышел из машины около своего дома, расплатился и направился во двор, к флигелю. Я продолжал вести наблюдение до шести часов утра, то есть до полного рассвета, как было указано капитаном Захаровым. Ничего подозрительного не обнаружено. В шесть часов пятнадцать минут я снял наблюдение и вернулся в отдел.