Другие мастера, более осторожные, содержат душу в пятках, считая, что только там, в темноте и тепле (особенно если надеть толстые шерстяные носки домашней вязки), она в безопасности.

Что правильнее, каждый решает сам за себя, и никто не может решить это за другого.

Урок окончился.

— О чем ты думаешь, сынок? — спросил метр Ганзелиус.

Набравшись храбрости, я сказал Учителю, что, конечно, пользоваться его гостеприимством — незаслуженное счастье. Но именно незаслуженность счастья тревожит меня, и я хотел бы на деле испытать свои силы — годен ли я хоть на что-нибудь?

Про себя я подумал: "Может быть, в дороге, в других городах посчастливится хоть издали увидеть Принцессу?!"

Метр Ганзелиус долго смотрел мне в глаза и, разгадав мои мысли, тихо сказал:

— Ты увидишь ее! В последний раз, мой мальчик. Я сам хотел просить тебя отправиться в путешествие. Может быть, Принцесса поможет тебе. Бедной девочке и самой не терпится свести счеты с Колдуном. Но, как знать… Кто поймет ее заколдованное сердце…

Учитель в глубокой задумчивости покачал головой:

— Я очень стар, и Турропуто уверен, что теперь никто ему не помешает. Но ты ведь многому научился. И ты не струсишь?! Утром в дорогу, сынок!

Спал я беспокойно и сквозь сон слышал легкие шаги Учителя. Он ходил из угла в угол по своей маленькой комнате, размышляя о чем-то: может быть, и о моей судьбе.

Мы поднялись до света и молча позавтракали. Ворон и Голубь, уже оседланные, ждали у порога. Метр Ганзелиус ловко вскочил на Голубя, а я медлил, испытывая проклятую робость. Ворон, схватив меня клювом за пояс, взмахнул крыльями и круто взмыл в еще по-ночному темное небо.

Бесцеремонность, так непохожая на обычное поведение Ворона, обидела меня. К этому прибавился страх; ведь как не испугаться, когда болтаешься среди пустоты в клюве птицы.

Мы опустились на лесной полянке, среди высоких сосен. Дорожка, похожая на расстеленный голубоватый лен и на скопление тумана, возвышалась над землей на уровне груди.

Ворон с Голубем исчезли.

Забравшись на мое плечо, а оттуда на мочку правого уха, Учитель торопливо шептал:

— Берегись одинаковых человечков, но не отступай перед ними. Следи за Турропуто, не спускай с него глаз! Ты увидишь то, что высокомерные люди насмешливо называют детскими сказочками, потому что там, в сказках, все им кажется непонятным; как будто в их жизни много понятного. И потому что там феи и гномы; будто среди людей редко встречаются феи и будто не все люди рождаются гномами, а уж потом превращаются во взрослых людей!.. Ты увидишь сказку. Она ткется из тончайшего шелка тысячи лет. Шелковую нить легко порвать, разрезать ножницами. Бойся ножниц, сынок!

Метр Ганзелиус говорил не как обычно, а сбивчиво; не все было понятно в его словах.

Я старался запомнить и непонятное. Вдали показались сани: впереди были запряжены мыши, за ними — кошки, за кошками — собаки.

Сани исчезали среди сосен и вновь появлялись. То, что я принял за расстеленный лен или туман, оказалось накатанной снежной дорогой.

Протянулась дорога в воздухе, а не по земле, потому что ведь на земле было лето, а летом снега не бывает. "Все объясняется просто, если хорошенько подумать", — часто повторял Учитель.

Сани мчались, как стрела.

— Мыши боятся кошек, а кошки — собак, вот они и бегут так быстро, — сказал Учитель.

— Значит, страх сильнее всего, — спросил я.

— Нет, сынок. Скоро ты сам узнаешь, что, к счастью, это не так. Не всегда так…

Упряжка была уже близко.

— Это сани Турропуто, — сказал Учитель, ловко спрыгивая на землю. — Вскочи в них! Увидишь развилку, скомандуй на мышином языке: "Направо!" Турропуто ждет на левой дороге, мы обманем Колдуна.

Конечно, мне было страшно, но я воскликнул, как Учитель, "О-ля-ля!" и очутился в санях.

Ворон летел чуть впереди повозки, и от этого я не чувствовал одиночества, которого боюсь больше всего на свете.

Я бы пропустил развилку и угодил в лапы Турропуто, но Ворон громко каркнул, в первый и последний раз за долгое наше знакомство, и я успел крикнуть: "Направо!"

Теперь я вспомнил, что еду туда, где увижу Принцессу.

Едва я успел подумать об этом, сани взлетели в воздух, обогнали упряжку и потащили ее за собой. Мыши пищали, кошки мяукали, собаки лаяли, а мне было весело.

"Значит, учитель прав, и любовь сильнее страха", — подумал я.

Сани вновь опустились на снежную дорогу. Под скрип полозьев охватывала дремота.

Проснулся я почему-то не в санях, а в пустом вагоне поезда. Вечерело. Стучали колеса, замедляя бег. В окне открывался неизвестный город с красивыми островерхими башнями. Бесшумно откатилась дверь, и в купе вошел проводник. По кроткому выражению глаз и по манере стоять, изящно наклонив маленькую головку, я, конечно, сразу узнал нашего Голубя, но не подал виду, что маскарад разгадан.

— Вам выходить! — приятным голосом проворковал проводник-Голубь.

В городе, где я очутился, уже зажигались вечерние огни. Серебряные и золотые флюгера вертелись, наполняя воздух металлическим скрипом. Сквозь этот пронзительный скрип я услышал ровный перезвон колокольчиков:

Я-то знал, что у меня ничего не «сбудется». Да и никогда я не слыхал от умных людей и не читал в книжках, чтобы девушка полюбила человека, если она старше его в семьдесят шесть раз!

И о чем бы мы говорили с Принцессой, когда в школе у меня по истории были одни «тройки», а она сама видела всю новейшую и новую историю и даже средние века?!

"Донн-донн-донн", — звенели колокольчики.

Черный флюгер из кованого чугуна, не обращая внимания на причуды ветра, пляшущего, кружащегося, то и дело меняющего направление, был обращен все в одну и ту же сторону.

Ветер бил по нему, накрывая его тучами, но он прорезал тучи. Вспомнив уроки Учителя, я понял, что это и есть настоящий флюгер, и пошел туда, куда он показывал.

Улица поднималась круто в гору. Безлюдная, она становилась уже с каждым шагом. Передо мной возникла серая стена одноэтажного дома под черепичной крышей.

Стену покрывали пятна сырости или тени.

Что-то произошло с этими причудливыми тенями, и я увидел уже не бесформенные пятна, а три фигуры, занимавшие все пространство стены от земли до крыши.

Какая-то тайна чудилась в них.

Первая фигура представляла собой сухопарую женщину с огромными очками, сквозь которые в упор глядели колючие глазки стального цвета; из-под серого платья — негнущегося, тоже, должно быть, металлического, — выглядывали ножки в остроносых стальных туфельках.

Все в этой фигуре было острое, угрожающее и могло испугать — особенно в такой поздний час, да еще в незнакомом городе, в пустом переулке, да еще человека робкого.

Вдруг я понял, что это вовсе не женщина, не злая старая дева, а Ножницы; какими им быть, если не железными?!

Рядом с Ножницами прикорнула девочка с круглым, сонно улыбающимся лицом. Она светилась все сильнее и сильнее.

Было ясно, что хотя она спит, но все видит. И хотя она — девочка, но вот так спит и все видит миллионы лет, всегда.

Словом, это была Луна.

Чуть в стороне притулился маленький человечек — седой, в черной куртке, с белым фартуком, расшитым звездами — красными, желтыми и голубыми. Звезд на фартуке было много, но все не поместились там, и из толстой книги, которую он держал под мышкой, время от времени выскальзывали звезды, поднимались вверх и занимали обычное место на небе.