– Придержи язык, сука! – заорал Вилл Дайке.

Это прозвучало как что-то невероятное, словно гром среди ясного неба. Найджел почувствовал себя нехорошо. Даже те зловещие ветерки, что носились над обеденным столом, не предвещали такого шторма. В этом доме нервы так оголены, что малейшее их касание вызывало скандал. Лишь миссис Ресторик собралась и держала себя степенно – если только это не было обычной и грозной рассеянностью смерча. Общество направилось к ступенькам за дверью. Внизу подали заключительный фуршет, а затем шофер Хиварда отвез компанию домой, в Дауэр-Хаус. Найджела и Джорджию пригласили прийти завтра, ранним утром.

Спустя полчаса, уже лежа в постели, они делились друг с другом мнениями:

– Дорогой, может, мы лучше не пойдем? – говорила Джорджия. – Мне там не нравится. Я в жизни так не пугалась.

Услышав просительную интонацию в словах Джорджии – женщины, которая в свои тридцать пять лет бывала в опасности чаще, чем кто-то другой, – Найджел вдруг понял, что ее слова не лишены смысла.

– А что тебя особенно испугало?

– Эндрю Ресторик, когда он сказал, что один из гостей «упоен злом». Один из этих трех примеров. Ты же видел, он говорил всерьез, а не тянул никакие жилы.

– Я тоже об этом подумал, – проговорил Найджел.

– Кларисса все об этом знает. Дело с котом – только предлог, чтобы ты приехал.

– Кого же имел в виду Эндрю? Думаешь, Элизабет? Помнишь, Кларисса сказала: «Я бы хотела, чтобы вы избавили Элизабет Ресторик от проклятья»? Думаю, все это не совсем в моих силах.

– А помнишь, когда мы только что приехали и Кларисса спросила, не побудет ли Элизабет сегодня с нами, – как все странно притихли? Как они молча глазели друг на друга?

– Да. Мне подумалось, что каждый связан с Элизабет какой-то тайной, и все старались украдкой подсмотреть, не догадываются ли об этом остальные. По-моему, старательно отводить глаза – самая что ни на есть понятная оборонительная реакция, для тех, у кого есть какая-то общая тайна.

– И тогда гипотеза о скрытности Элизабет, которая к нам не выходит, сразу проваливается. В ней должно быть что-то особенное. Стоило упомянуть ее имя, как кто-нибудь обязательно начинал выкидывать номера или выходить из себя.

– Ладно, давай пока не будем об этом. Надо будет узнать, что там творится на самом деле. Меня волнует другое – будет ли она завтра достаточно здорова, чтобы я смог с ней увидеться. Мне просто не дает покоя вопрос: от чего доктор Боган ее лечит?

На другой день Найджелу удалось увидеться с Элизабет Ресторик, но совсем не при тех обстоятельствах, которые он предполагал. Когда на следующее утро они прибыли в Истерхем-Мэнор и, увязая в снегу, добрались до двери, ее открыл дворецкий. Его жирное, белое лицо дрожало, как желе. Срывающимся голосом он сказал:

– Миссис Ресторик поручила мне привести вас в ее комнату. О, сэр, случилось самое ужасное. Мисс Элизабет… – Его голос осел.

– Ей что – хуже?

– Она мертва, мадам. Милли нашла ее сегодня утром. Мертвой.

– О, прошу прощения. Мы и не знали, что ей было так худо. По-моему, им не захочется, чтобы мы… пожалуйста, передайте наши глубочайшие соболезнования…

– Миссис Ресторик строго наказала мне пригласить вас к ней. Дело в том, сэр, – дворецкий сглотнул, – что мисс Элизабет… повесилась.

Пока они ждали в комнате миссис Ресторик, Найджел углубился в воспоминания об одном своем старом деле: главную роль в разгадке сыграла тогда юная ирландка, которая покончила с собой в другой стране и за несколько лет до этого. Поначалу он знал о Джудит так же мало, как теперь – об Элизабет. Лицо Джудит он видел только на старой фотографии. Элизабет была почти такой же таинственной участницей драмы – он знал о ней очень мало, только то, что мисс Кэвендиш рассказывала два дня назад: что Элизабет унаследовала дурной норов семьи Ресториков и что она была красива. А еще – то, что всю прошлую ночь при каждом упоминании ее имени вспыхивала агрессия.

Появилась Шарлотта Ресторик. Потрясение и горе сорвали с ее лица некоторую искусственность в речи и манерах, открыв тихое достоинство, сильно тронувшее Найджела. Глядя на изможденные черты, он почувствовал, что трагедия нанесла по ней самый сильный удар. Джорджия постаралась утешить ее. Шарлотта принимала все с мягким благородством, делавшим эти попытки еще неуместнее; наконец она обратилась к Найджелу:

– Мистер Стрэнджвейс, я хотела сообщить вам, что вас ничто не задерживает в этом доме, если вы решите уехать. Кроме того, я хотела бы вам признаться. Боюсь, что прошлой ночью я пригласила вас сюда просто из-за дурных амбиций. Мисс Кэвендиш сказала мне, что вы – частный детектив, и я попросила ее пригласить вас в Дауэр-Хаус. Случай в комнате Епископа был всего-навсего отговоркой. Но, насколько мне известно, только мисс Кэвендиш и я знаем о вашей профессии.

– Вы ждали, что… что-то случится?

– Не знаю. У меня было ужасно тревожно на душе, мы еще об этом поговорим. Я бы хотела, чтобы вы, – она сжала спинку стула так, что костяшки пальцев побелели, – пошли и взглянули на Элизабет. Только это. Я знаю, что здесь что-то не то, но не могу сказать что. Потом возвращайтесь, и мы поговорим. Может быть, все эти вещи за последние недели… я просто себе нафантазировала – была такая неразбериха. Я… – Она зашаталась, потом, словно одернув себя, слишком энергично повернулась к Джорджии: – У меня к вам просьба – не могли бы вы пойти и побыть немного с детьми? Я была бы бесконечно благодарна вам за доброту. Гувернантка Присциллы в отпуске, а они не принимают мисс Эйнсли. Ужасно не хочется отпускать их бродить сейчас по дому.

Джорджия с радостью согласилась. Миссис Ресторик написала мужу записку и поднялась с Джорджией наверх. Появился Хивард и повел Найджела в комнату Элизабет. По дороге он извинялся, рассеянно и как-то даже смешно, что втягивает Найджела в такую историю. Он смотрелся намного подавленнее своей жены – так, будто ему было нечем прикрыться от горя, кроме как своим хорошим воспитанием, которое все равно проигрывало эту схватку.

– Надеюсь, вы послали за полицией? – спросил Найджел.

Хивард вздрогнул. Гримаса отвращения появилась на его лице.

– Да, боюсь, что разразится ужасный скандал. Вы же знаете, как это бывает в нашей стране. Скандал да сплетни. Конечно, Диксон сделает все возможное, чтобы унять шум. Это главный констебль. Мой друг. Замечательный парень. Берегите голову, тут низко.

Наверху был муравейник, как и говорил Ресторик. Темные низкие коридорчики петляли и заворачивали, пока ты совсем не терял ориентации. Низкие двери. Ступени пугают ногу своей неравномерной высотой.

– А за доктором вы посылали?

– Я подумал, что не стоит. Тут же Боган, верно? Он ею и занимался.

Он мнительно, словно извиняясь, смотрел Найджелу в глаза, и взгляд его говорил так же откровенно, как и слова: «Чертовски неудобно получается – кругом одна неразбериха. И отчего Шарлотте взбрело в голову впутать вас во все это, просто ума не приложу!» Он настолько переигрывал, что Найджел сам пошел ему навстречу:

– Мой дядя – младший уполномоченный в Нью-Скотленд-Ярде. У меня есть некоторый опыт по распутыванию таких вещей. Может, я смогу вам чем-то помочь?

– Тронут. Тронут. Очень мило с вашей стороны. Ну вот, мы и пришли. Эндрю сказал, что мы не должны ничего трогать. Я… э-э, оставлю вас здесь. Робине… это наш констебль… он скоро будет – когда я звонил, он обещался побыстрее. С этим снегом куда-то попасть – целая проблема. – Произнеся все это, Хивард Ресторик открыл дверь и торопливо удалился со сцены.

Зрелище могло быть самым гнетущим из всего, виденного им в жизни, потому что все здесь, даже главная роль, как будто нарочно противоречило понятию о трагедии. Комната оказалась веселой, с более высоким потолком, чем где-либо еще в доме, драпированная миленькими обоями в цветочек и яркими занавесочками в том же духе. Затемняющие занавески были раздвинуты, и свет, отражаясь от снега, наполнял комнату неземным сиянием. По стульям была развешана яркая одежда, в глаза бросалась малиновая туфля посреди комнаты, а зеркала на туалетном столике отражали кристально чистые снопы лучей от нюхательных флакончиков и разных дамских мелочей. Чистый и приятный аромат, похожий на сандаловое дерево, висел в воздухе. В такой комнате должна была жить юная девушка – сама невинность и легкомыслие.