Ковалев молча протянул мне руку. На этот раз я не спешил высвободить пальцы.

- Ну и чудненько, - вздохнув, сказал Генрих.

Мы бессильны что-либо сделать. И я не знаю, спасут ли нас. Хотя верю в это: пространственную аномалию не могли не заметить. Но вот о чем я сейчас думаю. При всем случившемся мы не только не утратили человеческого достоинства, но как бы заново обрели его. Словно кто-то высветил наши души всеочищающими лучами. И этот "кто-то" - мы сами.

Мы оба уже не сможем быть другими. Мы познали величайшее откровение: жизнь прекрасна!