Девочка огорчённо протянула поводок тёте Майе и не очень уверенно сделала, наконец, реверанс.

— Спокойно! Спокойно! — произнёс Платайс. — Пройдись по комнате.

— И сними, пожалуйста, шляпу, — попросил военный комиссар, молодой и, вероятно, очень весёлый человек с большими карими чуть навыкате глазами.

Девочка сдёрнула шляпку и порывисто прошагала от двери к окну и обратно. Новые большие туфли на низком каблуке деревянно постукивали по полу.

— Не велики они? — спросил начкомпешраздив.

— Малы! — ответила девочка тем же грубоватым голосом. — Я уже палец натёр… ла!

Начальник дивизии снова с явным неодобрением погладил рукой по бритой голове, а Платайс сказал:

— Больше нельзя — будет слишком заметно!.. Ходи, ходи — дай присмотреться. И не вышагивай, как солдат в юбке! Семени ногами!

Девочка несколько раз прошлась по кабинету, поправляя рукой смолисто-чёрные волосы, гладко зачёсанные назад и стянутые на затылке в крохотный пучок. Лицо у неё было бледное, худенькое, плечи костлявые, ноги тонкие. Казалось, что девочка только вчера встала с кровати после тяжёлой болезни.

Начкомпешраздив подозвал её к себе, усадил рядом на стул и, переглянувшись с начальником дивизии, спросил:

— Как тебя зовут?

— Мэри! — ответила девочка и покраснела.

— А почему ты краснеешь?

— Стыдно… Голос у меня очень хриплый… После тифа. И волосы ещё не успели отрасти. Меня обстригли, когда я болел… ла.

— Одно такое ла — и… — начальник дивизии не закончил, но все поняли, что он хотел сказать.

— А его не будет! — крикнула девочка сердито. — Это ж первый день!.. Вас бы в платье нарядить, волосы бы покрасить и в туфли бы засунуть — вы бы ещё хуже были!

— Мика! — строго произнёс Платайс.

Военный комиссар от души расхохотался. Улыбнулся и начальник дивизии.

— Это ты верно сказал. Женщина из меня получится плохая, но я и не собираюсь играть эту роль.

— А я сыграю! Сыграю!.. И если… если вы меня не пустите, я папу туда тоже не пущу!

— Мика! — укоризненно повторил Платайс.

— Ты, папочка, путаешь! Я — Мэри!

От волнения и страха, что его не пошлют вместе с отцом, у Мики голос стал не такой грубый. Он вскочил со стула, поклонился всем с глубоким приседанием, как учила его тётя Майя, и тоном хорошо воспитанной вежливой девочки спросил:

— Можно мне уйти, папочка? У меня сейчас урок художественного вязанья.

Когда Мику отпустили, начальник дивизии сказал:

— Я бы предпочёл настоящую девочку… Приказывать боюсь — вам ехать, а не мне, — но хотел бы понять, почему вы так настаиваете на варианте с сыном?

— Потому что он — сын! — просто ответил Платайс и повторил: — Мой сын. Я знаю его, я его люблю и я могу, имею право идти с ним на риск.

— Но когда с вами будет настоящая девочка, риска меньше, — возразил начальник дивизии.

— Зато заботы больше. Чужой ребёнок.

— А о своём вы не будете заботиться?

— Ты не прав, Пётр Лаврентьевич! — поддержал Платайса военный комиссар. — Представь, что меня ранило, а жена моя заболела. Ну и по доброте душевной взял ты в свою семью мою дочурку. О ком ты больше будешь заботиться: о своих или о моей?

— Э! Нет! Не пойдёт! — начальник дивизии выставил вперёд ладонь — отгородился от комиссара. — Больно уж твоя Катька егоза большая!

Все рассмеялись.

— В общем, я за двух Платайсов! — сказал комиссар.

— Я тоже! — поддержал его начкомпешраздив.

— Ну что ж… Согласен! — сдался начальник дивизии. — А собаку, — вспомнил он, — собаку замените. Это уж приказ! Найдите бесхозную, изголодавшуюся. Приласкайте, накормите — она через день признает вас и полюбит… И ещё приказ: днюйте и ночуйте с господином Митряевым, а Мика должен присмотреться к Мэри…

Говорят, ещё в петровские времена поселились купцы Митряевы в Чите. Скупали у охотников пушнину, везли её в Петербург и продавали с немалой для себя выгодой. Но большого богатства не сколотили — не вёзло Митряевым. И это невезение, как наследственная болезнь, переходило из рода в род.

В семье от отца к сыну передавались рассказы о шаровой молнии, когда-то до тла спалившей все имущество Митряевых, о разбойных людях, не раз грабивших обозы с пушниной, о моровой язве, выкосившей Митряевых чуть ли не под самый корень.

К началу двадцатого века в Чите в небольшой усадьбе на окраине города жили трое Митряевых: отец и два сына. Их знали как купцов средней руки, не брезговавших никакими торговыми махинациями. Старик был скуп. Взрослые сыновья не могли даже обзавестись собственными семьями, потому что он не хотел делить имущество.

Когда началась русско-японская война, младший сын уговорил отца отправить его в армию. Пристроился он на службе расчётливо: поближе к деньгам. Пошёл, как тогда говорили, по финансовой части. Выбрав удобный момент, он перебежал к японцам, захватив с собой всю казну полка — до единой копейки.

Отец проклял сына, уничтожил все, что напоминало о нем, и вскоре умер.

После его смерти дела Митряевых пошли в гору. Старший сын разбогател на поставках продовольствия русской армии. А младший сумел в Японии удачно пустить в оборот казённые деньги, заимел в Токио влиятельных друзей и не собирался возвращаться в Россию.

Братья не переписывались, потому что особых родственных чувств друг к другу не испытывали. Осталось у них, пожалуй, одно любопытство: хотелось узнать, кому повезло больше. И случай такой представился.

Однажды к старшему Митряеву заехал некто Бедряков — тайный торгаш опиумом. Он привёз поклон от младшего Митряева и рассказал, что тот руководит в Токио большой коммерческой фирмой, что он женился, имеет дочь и зовёт брата в гости. Все расходы на поездку берет на себя. Старший Митряев вспылил: он и сам не нищий! Жены, правда, у него нет и уже не будет — стар стал, а насчёт денег — это ещё посчитать надо, у кого больше!..

Прошло ещё несколько лет. И появилась у старшего Митряева старческая сентиментальность. Вспомнил он о приглашении брата. Захотелось увидеться с ним. Поездку в Японию он наметил на весну 1918 года. Но грянула революция — стало не до поездки. Заперся старший Митряев в своей усадьбе и, вооружив всех слуг, решил отсидеться, дождаться спокойного времени. А оно все не приходило.

Когда в Чите появились семеновцы и японцы, оккупировавшие Дальний Восток, Митряев снова вспомнил о брате, и полетела в Токио длинная слезливая телеграмма. Старший Митряев писал, что сам приехать не сможет — болен и долго не протянет, просил навестить его перед смертью, обещал все своё богатство передать брату.

Ответ пришёл в тот день, когда старшего Митряева отвезли на кладбище. Брата он не дождался, но успел написать завещание, оформил его по всем правилам и для надёжности зарегистрировал у японских военных властей. Знал Митряев, что нельзя доверять семеновцам, хозяйничавшим в городе, — разграбят они его имущество. Только страх перед японцами мог предотвратить это.

Алексей Петрович Ицко, управлявший делами старшего Митряева, прочитал телеграмму младшего Митряева и спрятал её в секретный сейф, с давних времён врезанный в стену кабинета за письменным столом. В телеграмме сообщалось, что брат выезжает из Токио и вскоре прибудет в Читу.

Младший Митряев плохо представлял, что происходит в России. Поездка казалась ему совершенно безопасной. Он даже взял с собой дочку и вместе с ней и овчаркой Чако очутился не в Чите, а сначала у партизан, а потом в штабе одной из дивизий Амурского фронта.

Эта сложная тайная операция готовилась долго и тщательно. Все было сделано с таким расчётом, чтобы вместо младшего Митряева в Читу — в логово семеновцев — мог приехать опытный советский разведчик.

Поезд подтащился к читинскому вокзалу. Комендантский взвод высыпал на платформу. Разбившись на четвёрки, солдаты разбежались вдоль состава. Началась обычная проверка документов. Большинство приехавших были военные. Лишь кое-где среди офицеров и солдат попадались другие пассажиры. Их проверяли особенно тщательно и придирчиво.