- Бывает это! - подтвердил его слушатель. - Раз мы с мамашей тоже сидим на балконе, только слышим вдруг колокольчик... Это чиновники из города едут к нам, а между тем среда... Мы с матушкой, по слабости нашего здоровья, едим скоромное, а чиновники, по их сану, всегда соблюдают посты... (Повеса на этот раз не счел даже за нужное менять фраз Антона Федотыча.) Только я призываю к себе управляющего: "Скачи, говорю, плати что хочешь за рыбу". "Достанем, говорит, и дома, да еще и с дичью". Я сначала и поверил ему, но потом, когда чиновники приехали, меня, как и вас, стал тоже червячок погладывать; однако управляющий вскоре же вбегает. "Пожалуйте, говорит, бога ради, с гостьми на пруд да и винтовку уж захватите с собой". - "Зачем винтовку?" - "Нужно", - говорит... Бежим мы за ним. На берегу реки человек сорок мужиков тянут бредень... в него попал медведь, а белуга ему в ногу впилась!

Антон Федотыч даже уж и не усмехнулся на это; но тотчас же встал и отошел от своего собеседника и целый вечер был как опущенный в воду. Он полагал, что занимает своими разговорами молодого человека, а тот только смеялся над ним - обидно!

II

БОГАТЫЕ ЛГУНЫ И БЕДНЫЙ

Наклонность полгать - в каких она иногда кротких душах живет! Я знал в В-е мещанина Петра Вакорина - чрезвычайно кроткого малого, обремененного огромным семейством, не способного ничего другого делать, как сходить за охотой, за грибами, рыбки поудить. Существовал он решительно благодеянием одного подгороднего помещика, Саврасова, честолюбивейшего и надменнейшего человека и в то же время псового и ружейного охотника, который, собственно, и благодетельствовал Вакорину за то, что он выслеживал ему иногда места, удобные для охоты, хоть тот по большей части и навирал в этом случае. Слабость поприврать в Вакорине, как в существе загнанном, так умеренно проявлялась, что ее почти никто и не замечал, а в то же время она была, и очень была: придет иногда и расскажет жене, что видел орла с орлятами, да улетели - канальство. А между тем никаких орлят не было, да и быть не могло. А то отправится в соседний монастырь к обедне и там, будто случайно, расскажет казначею: "Какую, ваше преподобие, я на мельнице вашей щуку видел; пуда в два, надо полагать; вся седая ходит, мохом уж, значит, поросла!.." Разгорятся жадностью казначейские очи, велит он спустить омут - хоть бы пескарь! Начнут бранить Вакорина, непременно тут присутствующего; крестится, божится, что видел, тогда как сам очень хорошо знает, что видел нечто гораздо более похожее на палку, чем на щуку.

Раз его благодетель Саврасов на одной из своих осенних охот убил лисицу с черным хвостом. Можете себе представить, как это подействовало на его гордую и самолюбивую душу! Со шкурой этой лисицы он стал по всем ездить, всем ее показывать. "Видали ли вы это?" - говорил он, повертывая свой трофей перед носом почти каждого, и всякий благоразумный человек, разумеется, придавал удивленное выражение своему лицу и говорил: "Да, да".

Случилось, что около того же времени Вакорин зашел к исправнику, с которым он состоял в близких отношениях уже по случаю рыбной ловли, так как всегда доставлял ему отличных для удочки червяков, а когда сам ходил с ним зимою удить, так держал и отогревал этих червяков у себя во рту.

Смиренно поклонясь хозяину и гостям его (у исправника в это утро было человек несколько из дворянства), Вакорин в своем длиннополом сюртуке уселся в уголку и, положив руки на колени, стал улыбаться своей доброй улыбкой всякому, кто только на него взглядывал. Хозяин, наконец, заметил его одинокое положение и обратился к нему:

- Петруша, что ты там все сидишь? Поди выпей водочки!

Вакорин скромно встал, подошел к закуске, несмелой рукой стал наливать себе рюмку. В это время двери с шумом растворились, и в гостиную вошел Саврасов с лисьей шкурой в руках.

- Как вы это находите? - обратился он прямо к хозяину и ни с кем почти не кланяясь.

- И слов уж не нахожу, как это выразить! - отвечал тот, раболепно склоняя голову перед гостем.

- Во всем европейском ружейном мире в десять лет один такой выстрел бывает! - сказал Саврасов.

На этот разговор их Вакорин, не допив еще рюмки, отвел от нее свои кроткие глаза и проговорил довольно громко:

- Каждый год по три таких штуки бью!

Хозяин уставил на дерзкого удивленные глаза, а Саврасов сначала только попятился назад.

- Как, ты бьешь каждый год по три? - проговорил он, не могши еще прийти в себя.

- Бью-с! - отвечал, покраснев, Вакорин.

- Бьешь? - проговорил опять Саврасов.

- Бью-с! - повторил еще раз Вакорин.

- Бьешь? - заревел уже с вспыхнувшим, как зарево, лицом оскорбленный честолюбец и схватил Вакорина за шивороток.

Хозяин и гости подбежали к ним.

- Ну, полноте, бросьте его! - унимали они Саврасова.

- Дурак! Ну, где ты бьешь? - увещевал Вакорина исправник.

- Бью, батюшка, - повторил он и тому.

- Господа! Возьмите его у меня; иначе я его задушу! - сказал Саврасов, отбрасывая от себя Вакорина.

- Что хотите, то и извольте делать, а что бивал, - не унимался бедняк, утирая с лица катившийся пот.

- Ну, так пошел же вон! - крикнул на него уж и хозяин, выведенный из терпения такою ложью.

- Я уйду, сударь, уйду! - говорил Вакорин и пошел.

- Я тебе теперь, каналья, кости оглоданной не дам, - вскричал Саврасов, выбегая вслед за ним.

- И я тоже, и я! - повторял хозяин.

Вакорин бледнел, делал из лица препечальнейшую мину.

В лакейской его стал было даже лакей уговаривать:

- Полноте, Петр Гаврилыч, потешьте господ; скажите, что неправду сказали.

- Что мне тешить-то? Бивал сколько раз! - отвечал ему Вакорин.

Лакей на это не стерпел и плюнул.

- Фу ты, господи боже мой! - проговорил он.

Господа между тем рассуждали о наглом лжеце в гостиной.

- Каков каналья, а? Каков? - кричал Саврасов на весь дом.

Его мелков самолюбьишко было страшно оскорблено. Недели через две он по наружности как бы и простил Вакорина, стал даже принимать его к себе в дом, но в душе питал против него злобу. Раз... это уж было у самого Саврасова, тоже собралось дворянство, в том числе два брата Брыкины. Еще покойный отец этих господ рассказывал, что поехал он однажды ночью через Галичское озеро вдруг трах, провалился в прорубь; дыханье, разумеется, захватило; глаза помутились; только через несколько секунд дышать легче - глядит, тройка его выскочила в другую прорубь - и полнехоньки сани рыбы зачерпнулись в озере. Другой раз заговорили о храме Петра в Риме. "Что это такое за важность этот храм! - воскликнул Брыкин. - Говорят, велик он очень! Вздор! Велик сравнительно, потому что вся-то Италия с нашу губернию. Ну, а как наша матушка Россия раскинулась, так что ни построй, все мало. Вот у нас приход или, лучше сказать, приходишко; выстроили церковь - так псаломщик за всенощной с клироса на клирос на жеребенке верхом ездил".

- Батюшка! - воскликнул при этом укоризненно даже один из сыновей.

- А длина церкви велика ли? - спросил кто-то из слушателей.

- Длина? - отвечал несколько опешенный замечанием сына старик. - Длина сажени три.

Так он врал, и все его слушали и даже почти верили ему, потому что тысяча душ была у него. Сынки тоже пошли по нем. В настоящее собрание один из них рассказывал: "Стали, говорит, мы спускаться с Свиньинской горы, ведь вы знаете, это стена, а не гора... что-то одна из лошадей плохо спускала - понесли. Заднее колесо заторможено было - однако, пи, пи, пи! ничего не помогает; я, делать нечего, говорю брату - мы с ним сидели на передней лавочке, а жены наши на задней: "Давай, говорю, тормозить передние колеса"; нагнулись: я на одну сторону - он на другую, взяли колеса в наши лапки - на один камень колесо наскочит, на другой - в рытвину сухую попадет; смотрим, лошади наши уж не несут, а везут коляску".

- И я заторможу колесо, - отозвался вдруг черт знает с чего и для чего Вакорин, тоже тут присутствовавший.