(пер. А/О "Прометей")

Автобус преодолел последний подъем и перед нами в горной долине раскинулся, залитый волшебным лунным светом, Линкасл. Проспекты и улицы, ясно различимые даже с такого расстояния, переливались огнями мерцающих неоновых реклам, рассеивающих полуночный мрак. Я вынул из кармана конверт, разорвал его на мелкие кусочки и, опустив оконное стекло, развеял их в темноте ночи. Сидевшая позади толстуха ткнула меня в плечо пухлым пальцем и надменно проговорила:

– Я попросила бы вас закрыть окно, если не возражаете. Это было сказано таким тоном, точно она обращалась к балованному мальчишке.

– А я попросил бы вас заткнуться, если не трудно, – вежливо ответил я, и она выполнила мою просьбу.

Всю долгую дорогу она не умолкала ни на секунду, оживленно комментируя решительно все: начиная от способности водителя управлять машиной и кончая ребенком, который шумно возился на переднем сиденье. Но сейчас она захлопнула пасть весьма основательно и ее губы слились в едва заметную полоску.

Окно я так и не поднял, искренне надеясь, что ветер сорвет парик с этого бочонка жира. Оно оставалось опущенным до тех пор, пока автобус не подкатил к автовокзалу.

Водитель заглушил мотор и, полуобернувшись к пассажирам, проговорил:

– Линкасл. Здесь вы можете пересесть на поезд или на автобус, который доставит вас в Чикаго. Имеется сообщение и с другими городами Восточного района. Стоянка автобуса двадцать минут, затем едем дальше к югу.

Но для меня путешествие окончилось.

Я обождал, пока толстуха, которая бормотала по моему адресу что-то весьма нелестное, протиснется мимо меня, одарил ее скверной ухмылкой, снял с сетки для багажа чемоданчик и спустился по ступенькам на тротуар.

Где-то в отдалении дважды оглушительно свистнул паровоз, и огни поезда осветили тропинку, которая вела к перрону. Дежурный по станции в красной фуражке предупредил, что времени у тех, кто делает пересадку, в обрез, и толпа жаждущих галопом помчалась на платформу. Я поставил чемоданчик на землю, вытащил из кармана последнюю сигарету, закурил и направился в зал ожидания. Вдоль одной стены зала тянулась обшарпанная буфетная стойка, напротив которой я заметил газетный киоск и билетную кассу. Все кресла и скамьи были заняты, поэтому я сначала пошел в туалет справить нужду. Еще я собирался умыться, но, секунду поколебавшись, пришел к выводу, что кувшин теплой воды и немного жидкого мыла явно недостаточно для того, чтобы смыть грязь многомильного путешествия. К тому же я нуждался в услугах парикмахера и должен был срочно сменить вконец замызганные брюки и кожаный пиджак. Таким образом, я ограничился лишь тем, что вымыл руки.

Когда я вернулся в зал ожидания, у буфетной стойки освободилось одно место, и я сразу же понял, почему – на соседнем табурете сидела толстуха с автобуса и вовсю работала языком. Девушка за стойкой с измученным усталым лицом была на грани истерики, и если бы я вовремя не занял табурет рядом, толстуха вполне могла бы получить вторую чашку кофе прямо в физиономию. Увидев меня, она сразу прихлопнула рот и сморщила нос, словно от меня дурно пахло.

– Кофе, ветчину и швейцарский сыр. Хлеб ржаной, – сказал я официантке.

Она выполнила мой заказ и небрежно бросила мелочь в кассовый ящик. Расправившись с едой, я выпил чашку кофе, затем развернулся на табурете и стал разглядывать зал ожидания. Только теперь я заметил в окошке билетной кассы старика. Но он-то заметил меня куда раньше, это я понял сразу. Перед его окошком стояло четыре человека, но он не обращал на них никакого внимания, поскольку то и дело зыркал в мою сторону. Его лицо при этом принимало озабоченное выражение, точно у отца, обеспокоенного недомоганием любимого дитяти.

Всю длинную дорогу, все эти тысячи миль я не уставал размышлять о том, как же все произойдет в первый раз. И вот, наконец, эта минута настала, но передо мной был всего лишь сгорбленный старичок с пожелтевшими от постоянного курения обвислыми усами. Да, все выглядело не так, как я представлял себе эти долгие, долгие мили.

Последний в очереди, наконец, получил свой билет и отошел. Я занял его место. Старик начал изображать улыбку.

– Привет, Поп! – небрежно произнес я.

Впечатление было таким, словно кто-то дернул его за усы. Верхняя губа старика дернулась, обнажив сорок восемь фальшивых зубов.

– Господи! Джонни Макбрайд! Ты ли это?

– Давненько не виделись, а, Поп?

Мне было непонятно странное выражение его физиономии. Но, по крайней мере, в одном я был уверен: он узнал меня.

– Давненько, господи боже мой! – сказал он.

– Как дела в городе?

Он смешно лязгнул зубами, изо всех сил стараясь удержать на лице приветливую улыбку.

– Без перемен. Все, как раньше. Ты… собираешься задержаться у нас?

– Да, на некоторое время.

– Джонни!

Я подхватил свой чемоданчик.

– Увидимся позже, Поп. Я устал и грязен, как черт. Надо где-то пристроиться на ночь.

Мне не хотелось слишком задерживаться в зале ожидания. С этой минуты предстояло вести себя очень осторожно. Прежде всего, необходимо было осмотреться, разведать дорогу. Излишняя торопливость, пожалуй, укоротила бы мой век.

В газетном киоске я купил пачку сигарет «Лакки Страйк» и пакетик жевательной резинки, а потом, вернувшись на платформу, остановился в тени станционного здания, наблюдая за суетой у автобуса, на котором приехал сюда, и, размышляя о том, что теперь слишком поздно что-то менять и волей-неволей придется пройти через все это. Но штука заключалась в том, что я хотел этого, хотел больше всего на свете, и даже сама мысль об этом была сладка и приятна. Правда, кое-кому перспектива встретиться со мной не покажется такой уж приятной.

Точнее, троим людям. Один из них умрет, а у другого будут переломаны все кости на руках, да так основательно, что никогда в жизни они больше не смогут ему как следует служить. Что же касается третьего, то он получит трепку, которая оставит на его теле пожизненные отметины. Этим последним была женщина.

Чья-то неясная тень отделилась от угла здания и направилась в мою сторону. Когда она попала в полосу света, я увидел, что это высокий широкоплечий мужчина. Такими грузными становятся все бывшие профессиональные спортсмены, правда, при этом они не утрачивают силу и быстроту движений. Свет из окна падал на его лицо, обрисовывая резкие, грубые черты. Во рту незнакомца торчала сигарета. На нем была новенькая широкополая шляпа с узкой лентой на тулье, которая великолепно подошла бы какому-нибудь хозяину ранчо, но костюм был как у обыкновенного работяги. Впрочем, он сидел бы на нем лучше, если бы боковой карман не оттопыривал пистолет.

– Нет ли огонька, паренек?

Когда он подошел вплотную, я чиркнул спичкой и поднес ее к его сигарете.

– Надолго к нам? – он выдохнул дым прямо мне в лицо.

– Возможно, – ответил я.

– Откуда прибыл?

– Из Оклахомы, – сказал я и тоже выпустил дым в его физиономию, да так, что он закашлялся. – Нефтяные промыслы.

– Здесь такой работы не найдется.

– Кто сказал?

Мне показалось, что коп собирается ударить меня, но он всего лишь отвел руку, чтобы я мог разглядеть серебряную полоску на кожаном планшете.

– Я говорю.

– Да?

– Мы тут не любим переселенцев. И особенно из Оклахомы. Через двадцать минут отходит автобус. Было бы неплохо, если б ты занял в нем место.

– А что будет, если я откажусь?

– Могу показать, если тебе так уж хочется.

Я отшвырнул окурок сигареты. Прочертив в темноте дугу, огонек мягко упал на дорогу.

– Давай.

Эти парни, которым так нравится изображать из себя крепких мужиков, обычно хорошо разбираются, с кем имеют дело: с настоящим человеком или с сосунком. Этот не составлял исключения.

– Двадцать минут, – повторил он и тоже швырнул окурок. Из-за угла здания вывернуло такси и притормозило рядом с нами. Я поднял чемоданчик и подошел к машине. Водитель, совсем еще мальчишка с гладко зализанными волосами, смерил меня взглядом с головы до ног.