Ночь была черна, небо темно, море волновалось. На некоторое время Жиль постарался забыть обо всем, радуясь ощущению слияния с судном. Верный хозяину, «Кречет» летел по волнам мягко, без толчков, хотя гребни валов взметались довольно высоко. Однако постепенно отрава новости, принесенной Розенной, проникла в его кровь, и Жилю захотелось вдруг повернуть назад, обеспечить, добравшись до Франции, будущее тех, кто доверился ему — благодаря сокровищам Турнемина он теперь разбогател, — а затем удалиться и в одиночестве бороздить — только он, парусник и экипаж — далекие океаны, стать корсаром, может, даже и пиратом, круто переменить судьбу, бездумно растрачивать жизнь, пока наконец душа его, в упоении последнего боя, не устремится в вечность…

Желание повернуть было так сильно, что Жиль невольно отыскал взглядом вахтенных, дежуривших на наиболее важных для управления кораблем постах, потом рупор, в который капитан Малавуан отдавал приказы. Тут он заметил Менара, второго помощника, тот мерил шагами палубу от фока к бизань-мачте и обратно. Турнемин уже собрался окликнуть его и послать за капитаном, чтобы сообщить тому о своем решении, несомненно, безрассудном и абсолютно недостойном настоящего мужчины, как вдруг на палубе, со стороны кают, которые занимали дамы, появилась еще одна фигура. Между полами черной накидки мелькнул подол белого платья, а на откинутом капюшоне распустился ослепительный цветок золотистых кудрей. Сердце молодого человека забилось: Мадалена, наверное, вышла подышать свежим воздухом, прежде чем запереться на ночь в тесной каютке, где девушка ютилась вместе с матерью.

Жиль видел, как Мадалена прошла по палубе, как поздоровался с ней любовавшийся на звезды Понго, потом ей сказал что-то Пьер Менар и проводил девушку взглядом, как она облокотилась на поручень, придерживаясь рукой за вант, когда судно потряхивало, и стала смотреть на воду.

Одного лишь появления светловолосой красавицы хватило, чтобы Жиль решительно отбросил мрачные мысли и забыл о своем желании бежать на край света, — так порыв ветра разгоняет на небе облака. Вернуться во Францию, высадить там друзей и уплыть в одиночестве значило для него отказаться от возможности видеть Мадалену, лишить себя сладкой боли мечтаний о той, которая — он это знал — никогда не будет ему принадлежать. Но девушка уже заняла в жизни Турнемина столь значительное место, что не видеть ее, не слышать стало для молодого человека подобно смерти. К тому же, что еще важнее, Турнемин не имел права нарушить слова, данного Пьеру Готье в ночь, когда они обнаружили сокровища, что отныне он всегда станет заботиться о его семье и никогда ее не оставит… И «Кречет» продолжал свой путь к Америке, а его пассажиры даже не подозревали, что судьба их чуть было не сделала крутой поворот.

От внезапного порыва ветра судно накренилось, чего, впрочем, легко можно было избежать, не пожирай Жиль с такой настойчивостью глазами нежный девичий силуэт у ванта. Он без особых усилий выправил судно, но резкий толчок вывел Мадалену из мечтаний, она схватилась за пеньковый канат. И Жиль, злясь на самого себя, увидел, как, пока он выравнивал курс, Пьер Менар устремился к девушке и взял ее под руку, чтобы проводить до каюты.

Вернувшись обратно, второй помощник бросился на полуют с видимым намерением задать трепку неумехе рулевому, но Жиль извинился, а Менар, узнав хозяина парусника, само собой разумеется, сменил гнев на милость.

— Возьмите штурвал, друг мой, — сказал Турнемин. — Сегодня я решительно не в форме, сейчас пришлю вам вахтенного…

Ему понадобилось собрать всю свою волю, чтобы произнести эти несколько слов, потому что на самом деле ему страшно хотелось расквасить парню физиономию за то, что он осмелился предложить руку Мадалене. Но как это сделать, если подчиненный только что поймал тебя на грубейшей ошибке? Ругаясь на чем свет стоит, он пошел к своей каюте и ногой распахнул дверь. Она с грохотом ударилась о деревянную переборку, эхом отозвался тихий вскрик.

— Ой! Как же вы меня напугали, сударь! — защебетала Фаншон тоненьким голоском, встав ему навстречу с прикрепленной к стенке лавки.

Она казалась взволнованной.

— Что вам здесь нужно? — рявкнул Жиль, которого нимало не заботили чужие тревоги.

Резкий тон, казалось, еще больше напугал Фаншон, и девушка разрыдалась — слезы бежали ручьями по миниатюрному треугольному личику с красивыми карими глазами и очаровательными ямочками… оставлявшими, впрочем, молодого человека равнодушным. Скрестив руки на груди, он смотрел на заливавшуюся слезами девицу с легким раздражением.

— Час от часу не легче! Что еще за рыдания, Фаншон?

— Я… мне… было так страшно, сударь!

— Страшно? Чего? Ветер волну поднял, так он уже успокоился.

— Нет, не в этом дело… Я гос… госпожу боюсь!

— А что с ней? Стало хуже? Да прекратите же!

Говорите толком, черт побери! Что высмотрите на меня, как баран на новые ворота…

— Нет, ей не хуже. Она даже уснула. Но во сне она разговаривает, это такой ужас! Я так боюсь, так боюсь, сударь… Защитите меня…

Он и опомниться не успел, как Фаншон бросилась ему на шею и обвила ее с неожиданной силой. От резкого движения темная накидка соскользнула с плеч девушки, и она осталась в белой ночной сорочке. Жиль попробовал оторвать от себя Фаншон и призвать ее к сдержанности, но, дотронувшись до гибкого тела горничной, почувствовал сквозь тонкую ткань его тепло и весьма соблазнительные формы. Ощущение доставило ему удовольствие, однако достоинство заставляло сопротивляться.

— Да отпустите меня наконец! — произнес он с нарочитой строгостью. — Просто смешно! Чужой сон ее напугал! Так разбудили бы хозяйку.

По крайней мере, от кошмаров ее избавили бы.

Ну, пустите же!

Куда там! Фаншон не только не разжала объятий, но, как показалось Жилю, льнула еще сильнее. Зарывшись лицом в плечо молодого человека, она что-то лепетала — наверное, с ее точки зрения внятно, но Жиль не разобрал ни слова — и липла к нему так, что в конце концов он отреагировал как любой здоровый мужчина, скорее не потому, что его покорили прелести юной камеристки, а из-за нескольких недель воздержания.

Хотя и девушка была недурна.

По-прежнему злясь, но уже поддавшись искушению, он перестал ее отталкивать, тем более

что это было бесполезно. Да и не привык Жиль грубо обращаться с женщинами. Фаншон сразу же довольно замурлыкала — кошечка, да и только, — удивительно быстро забыв все свои страхи: не так уж они, видно, были велики. Последние сомнения на сей счет развеялись, когда девушка, тесно прижавшись к Жилю, начала тихонько извиваться, стараясь подхлестнуть его желание, в чем, ей-богу, не было необходимости.

Ее свежее тело пахло клевером — запах вряд ли естественный, но приятный; впрочем, и само это небольшое приключение начинало нравиться Жилю, он даже подумал, что для разрядки ему необходимо что-нибудь именно в таком роде.

И, схватив Фаншон за бедра. Жиль швырнул ее на узкую кушетку, служившую ему кроватью, одним движением задрал свободную сорочку, обнажив розовое тело с чудесными ямочками, крепкие, как яблочки, груди… синие шелковые чулки и розовые подвязки с бантиками — невольно задумаешься, какие причуды порой вызывает у девиц страх.

Лицо юной горничной исчезло под пеной батиста, но на то, что оказалось открытым, молодой человек взирал с живейшим интересом, представшее его взорам угощение было столь аппетитным, что он, не мешкая, приступил к трапезе.

Вмиг оказавшись на кушетке, он со всем усердием принялся убеждать гостью, что в полной мере оценил подарок.

В одну секунду из мурлыкающей кошечки Фаншон превратилась в пантеру, из-под батиста раздавалось настоящее рычание, пока она наконец не освободилась от него и не впилась губами в губы Жиля. Страх ее, видно, никак не проходил, потому что после первой атаки она вызвала Жиля на вторую, а после и на третью, да так умело, что он погрузился в размышления о том, кто так хорошо воспитывает дочерей виноградарей из Обервилье. Однако, не желая оставаться в долгу, Жиль, прежде чем отослать Фаншон к хозяйке, в четвертый раз воздал ей должное.