- Для вас?

- Простите, - Илья улыбнулся. - Я так обрадовался, что забыл представиться. Мы - это Служба Солнца.

Армандо, учитель истории в школе среднего цикла, он же - прекрасный механик и пианист, понравился Илье с первого взгляда. Выражение это Илья, правда, недолюбливал. "Надо говорить, - шутливо объяснил он Армандо, - с первого действия..." Учитель слушал, отнекивался: какое это, мол, действие - эмоциональный импульс, порыв не более, да и вообще велика ли, мол, заслуга - с фантомами воевать. Илья, хоть и слушал его, и даже возражал, про себя уже радовался удаче. Он не сомневался: случай подарил ему настоящий самородок. Придя домой, Илья сразу же позвонил в Школу, Юджину Гарту.

Юджин не отзывался.

Илья поручил автоматике повторить вызов, поудобнее устроился в кресле, прикрыл глаза.

- Знак Стрекозы, - шепнул он. - Уже пятикрылой! И не надо нам никаких "черных ящиков"...

Было удивительно хорошо. Может, чувство такое оставил ему добрейший Армандо, а может, радость прибыла проездом, вместе с Егором и Ольгой, точнее - пролетом, мимолетом, они же мимо летели.

"Таю или иначе, - подумал Илья, - все радости - от друзей. От Славика, Антуана, Ивана Антоновича, Юджина... Интересно, чем сейчас занят Юджин?"

Именно Юджин придумал теорию "самородков".

"Тем, что ты хороший человек, - объяснил он Илье в день их знакомства, - сейчас никого не удивишь. Почти у каждого современника в душе есть солидный золотой запас. То есть запас любви, доброты, искренности. Но для нашей работы этого мало. Нам нужны не крупицы, не песок драгоценный, а самородки...

Илья потирал ушибленное колено, досадуя в той самой душе, о которой толковал Юджин, и на нового знакомого, и на его экстравагантные методы отбора в школу Садовников. Юджин, напротив, веселился и оказывал Илье всевозможные знаки внимания. На левой щеке его алела огромная свежая царапина.

"Ты не сердись, брат, - говорил Юджин. - Ну как бы я тебя иначе нашел? Да ты бы всю жизнь так и простоял возле хирургического комбайна. Это же преступление - стоять возле хирургического комбайна, когда человек рожден Садовником".

Юджин обхаживал свой "самородок", а Илье все еще виделся крутой скальный спуск, поросший кустарниками и замшелыми валунами, над которым начинался пешеходный мостик. Начинался и бежал, как паутинка: над ревущей пропастью к смотровым площадкам, а еще дальше - прямехонько к Козьему острову.

Ниагара очаровывала, водопад ошеломлял. Голосом, мощью, неизбывностью. Дело шло к вечеру, вскоре должны были включить подсветку, и экскурсанты сплошным потоком устремлялись к смотровым площадкам.

И вдруг...

Хотя происшествие вместилось буквально в несколько секунд, Илье оно и тогда, и теперь виделось покадрово, сюжетно, будто при замедленной съемке.

Чей-то возглас, вскрик позади. Или это судорожный выдох толпы?

Человек в белом костюме.

Он падает, точнее - катится кубарем по скальному спуску. Дальше обрыв, смерть.

Две параллельные мысли: "Господи, это же надо умудриться - упасть с мостика" и "Там везде силовые ограждения, об этом упоминал экскурсовод... Несчастье исключено".

Мощный толчок, который перебросил тело через полутораметровые перила. Вопреки мыслям, вопреки уверенности.

Какое-то неестественно долгое падение. Наперерез тому, в белом. Удар о землю. Резкая боль в колене.

И... радостное лицо "жертвы неосторожности", которая, оказывается, уже никуда больше не падает, а, помогая Илье подняться, приговаривает: "Великолепный прыжок, великолепный! Полная безрассудность! Очень рад. Давайте скорее знакомиться: Я - Юджин... У вас великолепно развит инстинкт человечности. Очень рад!"

"Почему именно инстинкт?" - удивился Илья.

"Да потому, что умом вы понимали - здесь некуда падать, везде силовые ограждения. И тем не менее прыгнули... Я уже раз двадцать здесь "падал", объяснял Юджин, откровенно любуясь Ильей. - Вы - второй, в ком нужный мне инстинкт оказался сильнее рассудка".

"Нарочно?" - Илья не знал: рассердиться ему или тоже улыбнуться.

"Понимаете, - Юджин стал серьезным. - Мы знаем, каким должен быть настоящий Садовник. Но дело наше новое, тонкое и какой-либо методики отбора в Школу пока не существует. Приходится экспериментировать..."

Юджин... Милый искатель "самородков". Прошло немногим более трех лет и твой бывший ученик сам уже ищет "самородки". И находит.

- Поглядите-ка на него, - услышал он голос Юджина. - Развалился себе в кресле и спит.

Комната как бы продлилась. Там, в ее нереальном продолжении, открылись глубокая лоджия и старый сад, над которым всходило солнце (далеко же ты, Птичий Гам!). Еще дальше сад переходил в парк, где были и широкие аллеи, посыпанные зернистым, будто крупная соль, песком, и сумеречные тропинки...

На лоджии за шахматным столиком сидели оба наставника. Гарт улыбался, как всегда всепрощающе и радостно, - Иван Антонович глядел серьезно, даже чуть сочувственно.

- Я не сплю, - сказал Илья. - Я готовлюсь к докладу. У меня редкий "самородок".

Гарт вскочил - с доски посыпались фигуры.

- Настоящий?

- Я же говорю - редкий, - Илья нарочно тянул время, чтобы подразнить руководителя Школы. Юджин понял это и взмолился:

- Перестань, Плюша. Скорее рассказывай, кто он и как его зовут.

Об Армандо они толковали добрых полчаса. Юджин, припомнив и взвесив все свои планы, заявил, что через месяц, то есть в октябре, он самолично прилетит к Илье и в два счета разлучит Армандо и с историей, и с Птичьим Гамом.

- А теперь о главном, друзья, - сказал Иван Антонович, понимающе поглядывая на стажера. - Как поживает твой Анатоль?

- Я многое узнал о нем, - охотно ответил Илья, мысленно сортируя известные ему факты. - Нашел его друзей. Кстати, неделю назад к Жданову отправилась группа молодых монументалистов, с которыми он здесь работал. Шесть человек.

- Отлично! - кивнул наставник. Упреждая его вопрос, Илья добавил:

- Нет, ребята ничего не знают. У них там свои дела. Творческие.

- Можно подумать, что ты не имеешь никакого отношения к этому "десанту", - подключился к разговору Юджин. Он все еще радовался находке Ильи.