Он машинально поднял воротник куртки - к вечеру от реки потянуло прохладой, нервно зашагал по берегу. Ирина позвонила ему утром. И все, что было потом, - метания в ожидании рейсового, сам полет, гигантская стройка, замершая сегодня по случаю дня Памяти, все это, как ни странно, осталось за пределами сознания.
Река играла крупной галькой.
Раньше здесь был обыкновенный ручей, прозванный за кроткий нрав и прозрачную воду Ясным, но гидрологам понадобилось подживить его - нашли подземные источники, вскрыли их. Теперь от Ясного осталось одно название. Тело реки нездорово разбухло, не вмещаясь в прежние берега, с водой несло щепу и хвою, тучи песка и даже средних размеров камни. Катило, погромыхивало. Хоть сдержанно, но напористо.
Подробностей таких Анатоль, конечно, не знал. Однако что-то в облике реки, неуловимое, уже уходящее, подсказало ему: над этой личностью, состоящей из движущейся, дьявольски холодной воды, недавно было совершено насилие. Угадывался факт. И этого оказалось достаточно, чтобы испортить ему настроение.
За шумом реки Анатоль не услышал шагов Ирины. Обернулся уже на голос.
Он шагнул к ней.
Руки его вскинулись, чтобы обнять и не отпускать - нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Вскинулись - и тут же упали.
Он не смог бы сейчас ничего объяснить.
То ли одиночество последних месяцев выработало в нем какое-то сверхчутье, то ли в облике Ирины, в ее неестественно покорных и жалеющих глазах в самом деле угадывалась заданность этой встречи, но Анатоль вдруг отчетливо почувствовал в любимой то же насилие, о котором кричала ему река. Ощущение, что рядом с ними присутствует кто-то чужой, что это именно он привел Ирину на берег Ясного, было таким отчетливым, что Анатоль, угрожающе нагнув голову, оглянулся.
Нигде никого.
И все же этого предчувствия хватило, чтобы их разговор, еще толком и не начавшийся, вдруг отчаянно взмахнул руками, будто человек, ступивший на ледяной откос, и заскользил, заскользил - к нелепому, никому не нужному, однако уже неизбежному падению...
- Покажешь как-нибудь свои новые работы? - Ирина видела, что их разговор вянет буквально на глазах, не понимала - отчего и мучительно искала какие-то новые слова. Они вроде и находились, но, вымолвленные, тотчас теряли вес. Река уносила их, будто сор.
Анатоль вздрогнул.
Просьба Ирины показалась ему продолжением собственной лжи.
- Разве ты не знаешь? - он нахмурился. Губы его сложились в горькую полупрезрительную ухмылку. - Я - пуст! У меня за душой ни-че-го-шень-ки! Я год уже в руки ничего не брал, понимаешь ты это?! Да, я лгал тебе, когда ты изредка звонила. Я не рисовал в горах, я там выл, понимаешь?! Вот так, по-волчьи...
Ирина отпрянула.
Тяжкая, слепая волна захлестнула мозг Анатоля, смыла логичные и ясные построения рассудка.
- Ложь, все - ложь! - крикнул он. - И ты тоже лжива! Зачем ты позвала меня? Если нет любви, если не было...
Он задыхался от гнева, терял слова:
- Скучно, видишь ли, ей... Огонь...
- Ты не прав, Толь, - девушка побледнела. Одной рукой она поспешно оперлась о ствол корявой сосенки, другую прижала к груди. - Я все понимаю и очень жалею... Но ты не прав, Толя. Чувствуют по-разному. И любят тоже.
- Что?! - он уловил из всего сказанного только одно слово. Оно разрослось до неимоверных размеров, стало крениться на него, будто скала. Вот-вот рухнет и раздавит. - Жалеть? Меня? Ты...
Анатоль рванулся, побежал, не разбирая дороги, в глубь стынущего леса. Среди сосен то и дело попадались какие-то странные сооружения и механизмы. Он натыкался на них, сворачивал, кружил между деревьев и скал, среди непонятной внеземной бутафории, пока, наконец, не увидел нечто знакомое: возле цепочки легких сферических павильончиков высилась ярко-желтая громада "Голиафа".
- Я вам покажу! - яростно выдохнул Анатоль, будто все, что он видел, было ненавистно ему, враждебно. В каждом камне, в каждом дереве чудились теперь враги. Окружающие его, спутавшие все тропки, перекрывшие все ходы-выходы.
- Я вам сейчас покажу!
Он взбежал по металлической лесенке, рванул на себя дверцу кабины.
- Вперед! - скомандовал Анатоль.
Тяжелая сверхмощная машина дрогнула, поползла вперед. "Голиаф" предназначался для земляных работ и, как все машины планеты, управлялся звуковыми командами, голосом, то есть, словесно вводилось только основное задание - курс движения, скорость, производственная задача. Всеми промежуточными операциями управлял логический блок.
"Голиаф" вдруг остановился.
- Что еще? - взревел Анатоль, наклоняясь над пультом.
- В секторе действия рабочего инструмента творения человеческих рук, ответила машина. - Полусферы - ценные экспонаты.
Анатоль зловеще расхохотался.
- И тут нельзя, - пробормотал он, нащупывая на полу кабины массивный стержень. - Где у тебя блок ограничений? Здесь? Хорошо. Сейчас я тебе растолкую...
В следующий миг стержень обрушился на пульт.
Анатоль бил и бил до тех пор, пока "Голиаф" вновь не двинулся вперед тяжело раскачиваясь и слепо тыкаясь из стороны в сторону.
Сферические павильоны хрустнули под гусеницами, будто яичная скорлупа.
Браслет связи мигнул малиновым огнем, запястье кольнул электрический разряд.
Илья вскочил.
Кто-то вызывал его по специальному каналу. Впервые он понадобился кому-то как Садовник. Кто-то просил помощи.
- Слушаю, - поспешно отозвался он.
В объем экранчика ворвалось лицо Ирины. Бледное, испуганное. Из глаз Язычницы катились горошины слез.
- Он здесь, на стройке, - сказала девушка, кусая губы. - Он ничего так и не понял, ничего... Почему вы молчите, Илья?
- Что случилось? - Илья машинально потянулся за форменной курткой. Где он?
- Убежал, - всхлипнула Ирина. - Он какой-то бешеный. Он погубит себя. Спасите его, Илья!
Гнев, жаркий, как удушье, гнев завладел Ильей. "Неужто все прахом? мелькнула возмущенная мысль. - Месяцы узнавания, работы. Усилия стольких людей. Их боль и тревоги. Моя боль..."
Он устыдился этой вспышки. Так же тяжело и жарко, как и гневался. "Это не вина Анатоля, запомни, - приказал он сам себе. - Это беда его. И твоя тоже".