Ступицын выпил еще водки и начал немного покачиваться.

- Что мне делать, как мне быть? - рассуждал он как бы сам с собою. - К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко всем. Вы теперь еще не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь - все больно. Жаль мне Пашет и Анет, - а они предобрые, да что делать - родная мать! Вы извините меня: может быть, я вас обеспокоил.

- Ах, как вам не совестно! Напротив - мне очень приятно, - отвечал хозяин.

Гость принялся было отыскивать картуз, но остановился.

- Не могу идти домой, не могу видеть неравенства, - и в ком же? В родной матери, которая носила всех в утробе своей девять месяцев... - Здесь Ступицын немного остановился. - Сергей Петрович, милый вы человек! продолжал он. - Я обожаю вас, то есть, кажется, готов за вас умереть. Позвольте мне вас поцеловать!

- С большим удовольствием...

Новые приятели облобызались.

- Сергей Петрович! Позвольте мне у вас отдохнуть, не могу видеть неравенства.

- Сделайте одолжение, - сказал Хозаров, в душе обрадованный такому намерению Ступицына, потому что тот, придя в таком виде домой, может в оправдание свое рассказать, что был у него, и таким образом поселить в семействе своем не весьма выгодное о нем мнение. Он предложил гостю лечь на постель; тот сейчас же воспользовался предложением и скоро захрапел.

В какой мере были справедливы вышесказанные слова Ступицына, мы увидим впоследствии; но Хозаров им поверил.

- Триста душ, тридцать тысяч и каменная усадьба... недурно, очень недурно, - повторил он сам с собой, и между тем как гость его начинал уж храпеть на третью ноту, Хозаров отправился к Татьяне Ивановне.

- Ну что, ушел? - спросила хозяйка.

- Нет, пьян напился, и водку и вино - все выпил и лег спать, - отвечал постоялец. - Бог даст, как женюсь, так и в лакейскую к себе не стану пускать: пренесносная скотина! Впрочем, Татьяна Ивановна, нам в отношении Мари угрожает опасность, и большая опасность.

- Что вы это? Какая опасность?

- Да такая опасность, что вряд ли она не помолвлена!

- Не может быть, ой, не может быть. Да за кого, Сергей Петрович? Не за кого быть помолвленной.

- А за Рожнова?

- За этого толстого господина? Постойте, батюшка Сергей Петрович, пожалуй, это и на дело похоже. Когда они собирались на вечер, Марья Антоновна была такая грустная, а этот господин сидел с Катериной Архиповной и все шепотом разговаривали...

- Это скверно, - произнес Хозаров. - Впрочем, у них в этот день ничего не могло быть решительного, потому что я в этот же вечер объяснился ей в любви и получил признание.

- Ну, вот видите, стало быть, пустяки: может быть, мне только так показалось; она не ветреница какая-нибудь: этого про нее, кажется, никто не окажет, но только все-таки, Сергей Петрович, скажу вам: напрасно теряете время, пропустите вы эту красотку.

- Не слыхали ли вы, Татьяна Ивановна, что у нее есть усадьба?

- Как не быть усадьбы! Отличнейшее поместье. Нынче одни дворы конюшенные выстроить стоило пять тысяч; хлеб родится сам-десят.

- И это верно вы знаете?

- Как самое себя.

- Вы действительно, почтеннейшая, говорите справедливо, - сказал Хозаров после нескольких минут размышления. - Я глупо и безрассудно теряю время.

- Глупо, Сергей Петрович, и совершенно безрассудно, - повторила Татьяна Ивановна.

- Помолюсь-ка я богу да пойду объяснюсь с Катериной Архиповной. Этому болвану и говорить нечего: он, кажется, ничего не значит в семействе.

- Именно так, - утвердила Татьяна Ивановна.

Хозаров несколько времени ходил по комнатам в задумчивости.

- Знаете, что мне пришло в голову? Я сделаю предложение письмом: говорить об этих вещах как-то щекотливо.

- Письмом гораздо лучше, и они пунктуальнее ответят, - отвечала Татьяна Ивановна.

- Жалко, что у меня в комнате эта свинья спит. Разве идти в кофейную Печкина и оттуда послать с человеком? Там у меня есть приятель-мальчик, чудный малый! Славно так одет и собой прехорошенький. Велю назваться моим крепостным камердинером. Оно будет очень кстати, даже может произвести выгодный эффект: явится, знаете, франтоватый камердинер; может быть, станут его расспрашивать, а он уж себя не ударит в грязь лицом: мастерски говорит.

- Превосходно вы выдумали, - сказала Татьяна Ивановна. - А то отсюда даже и послать некого: ведь не Марфутку же? В этаком деле черную девку посылать и неловко.

- Ну, куда ваша Марфутка годится! Ей впору и в лавочку бегать. Я думал было попросить вас, но как-то нейдет, не принято в свете.

- Мне совершенно невозможно. Я бы, конечно, душой рада, да не принято. После, пожалуй, схожу, хоть сегодня вечерком, и поразузнаю, как между ними это принято; может быть, и сами скажут что-нибудь.

- Это действительно, вы сходите и поразведайте. Adieu,* почтеннейшая!

______________

* До свидания (франц.).

Возвратясь в свой нумер, Хозаров тотчас же оделся, взял с собой почтовой бумаги, сургуч, печать и отправился в кофейную, где в самой отдаленной комнате сочинил предложение, которое мы прочтем впоследствии. Письмо было отправлено с чудным малым, которому поручено было назваться крепостным камердинером и просить ответа; а если что будут спрашивать, то ни себя, ни барина не ударить лицом в грязь.

Между тем как Антон Федотыч, подгуляв у Хозарова, посвящал его во все семейные тайны и как тот на основании полученных им сведений решился в тот же день просить руки Марьи Антоновны, Рожнов лежал в кабинете и читал какой-то английский роман. Прислуга толстяка сидела в лакейской и пила чай; у него их было человека три в горнице и человека четыре в кухне, и то потому только, что выехал в Москву налегке, а не со всем еще домом. Про лакеев Рожнова обыкновенно говорили в губернии, что этаких оболтусов и никуда не годных лентяев надобно заводить веками, а то вдруг, как будто бы какой кабинет редкостей, не составишь. В настоящее время вся эта братия хохотала во все горло над молодым, с глуповатой физиономией, парнем, который, в свою очередь, хотя тоже смеялся, но, видимо, был чем-то оконфужен.

- Эй, сеньоры, чему вы там смеетесь? - сказал барин.

Ответа не было.

- Григорий, а Григорий!

- Чего-с? - отозвался, наконец, голос из лакейской.

- Соблаговолите, сеньор, сюда пожаловать.

Появился самый младший из лакеев.

- Чему вы там смеялись? - спросил Рожнов.

- Над форейтором, - отвечал тот и снова захохотал во все горло.

- Чем же это он вас насмешил?

- Влюблен-с, - едва выговорил от смеха лакей.

- Скажите, пожалуйста, какой злодей, - сказал Рожнов. - В кого же он влюбился?

- В горничную Марьи Антоновны. Все спрашивает нас, скоро ли вы изволите на них жениться.

- А она что же?

- И она неравнодушна-с: большие между собой откровенности имеют, отвечал лакей. - Она меня тоже все спрашивает, скоро ли будет ваша свадьба, а не то, говорит, у барышни есть другой жених, - как его, проклятого? Хозаров, что ли? В которого она влюблена.

- Влюблена в Хозарова? - спросил толстяк.

- Должно быть, так, - отвечал лакей.

Рожнов тотчас же встал, в несколько минут оделся, сел в сани и очутился у Катерины Архиповны, которая сидела у себя в комнате одна.

- То, что я предугадывал, - начал Рожнов, - случилось: Мари влюблена в эту восковую рожу, Хозарова.

- Мари влюблена в Хозарова? Что это... с чего это пришло вам в голову? Откуда вы почерпнули эти известия? - сказала Катерина Архиповна несколько даже обиженным голосом.

- Не могу вам сказать, именно из каких источников почерпнул эти сведения, но все-таки повторяю, что это верно; верно по моему собственному наблюдению, верно и по слухам, которые до меня дошли.

- Мари влюблена... Ребенок, который еще ничего не понимает; она влюблена? - говорила мать.