— Благодарю, Ваше Святейшество.

Денисон сел на стул метрах в шести от трона. Здесь не допускали ненужного риска во время личных аудиенций. По правую руку от прелата висел шнур колокольчика.

— Можешь называть меня просто господин, — сказал Албин, употребив английское слово. — Нам много о чем нужно поговорить.

Затем строго добавил:

— Не вздумай хитрить или прибегать к уловкам. У нас уже и так достаточно оснований для подозрений. Помни, Великий Инквизитор, верховный над тем священнослужителем, с которым ты познакомился, требует от меня приказа немедленно предать тебя огню, пока ты не навлек на нас беды. Он считает, что колдун вроде тебя может быть только Иудейским Мстителем.

У Денисона пересохло в горле, но он понял достаточно, чтобы выдохнуть:

— Кем?.. Кем, господин?

Албин поднял брови.

— Ты не знаешь?

— Нет, господин, поверьте мне. Я из страны, которая настолько далека от вашей, что…

— Но ты немного владеешь нашим языком и заявил, что у тебя есть послание ко мне.

«Да, против меня острый ум», — подумал Денисон.

— Послание доброй воли, господин. В надежде на установление более близких отношений. Мы располагаем поверхностными знаниями о вашей стране, вынесенными из книг древних и современных пророков. К несчастью, я потерпел кораблекрушение. Нет, я кто угодно, только не Иудейский Мститель.

Албин понял его, если и не все слова, то суть сказанного. Губы его поджались.

— Евреи — искусные мастера и инженеры. Вполне возможно, что они владеют и черной магией. Они потомки тех, кто сумел спастись, когда наши предки очищали Европу от их племени. Они обосновались среди поклонников Магомета и помогают им сейчас. Разве ты не слышал, что Австрия попала во власть этих язычников? Что легионы еретиков из Российской империи стоят у ворот Берлина?

«А у Инквизиции полно дел в Христианском мире на Западе. Боже! А я еще считал свое двадцатое столетие мрачной эпохой», — подумал Денисон.

Позже Мэнс Эверард пришел к выводу, что выбор, павший на него, и особенно место и характер случившегося были бы прозаичными, не окажись стечение обстоятельств столь абсурдным. Еще позже, припомнив свои разговоры с Гийоном, он усомнился даже в этом.

Но когда его вызвали, все это было для него дальше, чем звезды на небесах. Они с Вандой Тамберли проводили отпуск в пансионате, который Патруль содержал в плейстоценовых Пиренеях. В последний день они отказались от катания на лыжах и лазания по горам, не отправились на север в поисках завораживающих картин дикой природы ледникового периода и не заглянули в одно из соседних поселений кроманьонцев, чтобы насладиться гостеприимством его обитателей. Они просто отправились в долгую прогулку по легким тропам любоваться горными пейзажами. Говорили мало, но молчание значило гораздо больше слов.

Закат позолотил белоснежные вершины и горную гряду. Пансионат располагался не очень высоко над уровнем моря, но линия снегов лежала ниже, чем ко времени появления на свет Эверарда и Ванды. Граница лесов тоже простиралась гораздо ниже, чем в XX веке. К дому подступала сочная зелень альпийских лугов, расцвеченная мелкими летними цветочками. Чуть выше, на склоне, застыли несколько козлов; они с любопытством, совсем без страха разглядывали Ванду и Эверарда. Небо, зеленоватое на западе, сгущалось до бирюзового оттенка и переливалось в пурпур на востоке. Только трепет крыльев и голоса возвращающихся в родные края птиц пронзали время от времени тишину. Охотники человеческого рода почти не оставляли следов своего пребывания здесь, они жили в гармонии с природой, подобно волкам и пещерным львам. Чистота воздуха буквально чувствовалась на вкус.

Уже возник силуэт здания, в темноте светились окна.

— Потрясающе, — сказал Эверард с американским акцентом. — Во всяком случае, для меня.

— Воистину, — отозвалась Ванда. — Вы были так любезны, когда взяли меня сюда и сделали все, чтобы я вновь обрела покой.

— Ерунда, для меня это удовольствие. Помимо всего прочего, вы — натуралист. Ввели меня, так сказать, в жизнь дикой природы. Никогда не видел ничего подобного и, тем более, не мечтал увидеть.

Они охотились на мамонта, северного оленя и дикую лошадь, только не с ружьем, а с камерой. Рожденная в Калифорнии во второй половине XX века, Ванда очень неодобрительно относилась к настоящей охоте. Он, правда, вырос в другой среде и в иное время.

Не то чтобы это имело значение. Хотя…

«Со дня нашей первой встречи — ей тогда было двадцать один — она стала старше лет на пять, не больше. А на сколько постарел я?»

Лечебное омоложение, конечно, помогало, но Эверарду совсем не хотелось сейчас подсчитывать свои годы.

— Мне почему-то… — Она проглотила подступивший к горлу комок и отвернулась в сторону. Потом выпалила скороговоркой: — Мне совсем не хочется уезжать.

Пульс у Эверарда забился неровно.

— В этом нет нужды. Вы сами знаете.

— Но я должна. Не так много времени мне отпущено, чтобы забыть о семье.

Родители и сестра никогда не узнают, что Ванда путешествует сквозь века, тогда как их собственные годы на земле не составят и сотни лет. Для них жизнь от начала до конца проходит по прямой.

— А еще я должна, вернее, я хочу, прежде чем вернусь к работе, повидаться с дядей Стивом. — Ее дядя, тоже агент Патруля, работал в викторианской Англии.

Она могла провести в отпуске годы своей жизни, а затем вернуться в базовый лагерь спустя минуту после отбытия, но агенты никогда этим не злоупотребляли. Каждый из них считал себя в какой-то мере обязанным Патрулю и платил годами собственной жизни. Кроме того, продолжительный отрыв от работы выбивает сотрудника Патруля из привычной колеи, а это смертельный риск для жизни агента или, того хуже, коллеги.

— Ладно, я понял, — вздохнул Эверард. — Он решился задать вопрос, которого они избегали на протяжении всего отдыха: — Можем ли мы договориться о новой встрече?

Ванда рассмеялась и взяла Эверарда за руку. Какой теплой была ее ладонь!

— Конечно.

Она посмотрела в глаза Эверарда. В угасающем свете он не мог рассмотреть синеву ее глаз. Четкий овал лица, коротко стриженные волосы цвета янтаря — она была всего на ладонь ниже Эверарда, а он отличался высоким ростом.

— По правде говоря, я надеялась… Но не хотела навязываться. Только не говорите, что вы смущены.

— М-м, ладно…

Он никогда не отличался красноречием. Как теперь объясниться? Эверард и сам себя не понимал.

«Разница между ее и моим положением… Наверно, я боюсь показаться снисходительным или, еще хуже, властным. Ведь ее поколение женщин так гордится своей независимостью».

— Я — типичный старый холостяк. А перед вами огромное поле для игры, если захотите.

Ванда откровенно наслаждалась вниманием, которое уделяли ей другие мужчины, отдыхавшие здесь — интересные, жизнерадостные, привлекательные люди из самых разных эпох. А Эверард — просто американец двадцатого века с неторопливой речью, невзыскательными вкусами и лицом много повидавшего воина.

Ванда фыркнула:

— Подозреваю, что у вас поле не меньше — ведь вам открыта вся история. И не отрицайте. Было бы ненормально, если бы вы не пользовались время от времени ситуацией.

«А ты?.. Впрочем, это не мое дело», — подумал Эверард.

— Я ни в коем случае не обвиняю вас в злоупотреблениях или еще в чем-то, — торопливо добавила Ванда. — Я знаю, вы этого не сделаете. И меня удивило и взволновало, когда после Берингии вы не порвали отношений со мной. Неужели вы думали, что мне тоже не хочется новой встречи?

Он едва не заключил ее в объятия.

«Но ждет ли она этого? Боже, наверно, да».

Но нет. Это будет ошибочный шаг. Она слишком открыта душой. Пусть сама разберется в своих мыслях и чувствах. Да и ему нужно понять, чего он все-таки хочет.

«Будь признателен за эти две недели, подаренные тебе здесь, парень».