Рэми много раз видел, как работали виссавийцы, и сжимался внутренне от мучительных стонов исцеляемых, но, как и все в этой зале, понимал: чем тяжелее хворь, тем большей болью придется больному за исцеление заплатить. И еще понимал, что всех исцелить виссавийцы не могут, а некоторых — не хотят.

— Не спрашивай, — хмуро ответил Брэн, когда Рэми спросил почему. — И верь мне, ничего не бывает просто так.

Рэми не спрашивал. Он был почти счастлив. Помогал и чувствовал, что нужен, с жадностью ловил благодарные улыбки больных, работал до изнеможения и спал урывками.

Он даже не заметил, как пришла весна, растаял снег и зацвела над рекою лоза. Он проспал несколько дней, когда поток больных иссяк и виссавийцы ушли из замка. А когда проснулся, понял вдруг, что архан в замок до следующей зимы не вернется, оттого большую часть комнат заперли, дорогую мебель спрятали под полотняными чехлами, окна закрыли резными ставнями.

Замок заснул в весеннем мареве. Бушевали вокруг ручьи, разбухла, изошла льдинами бегущая у стен замка река, начала пролезать через прошлогоднюю траву молоденькая поросль. Весна пришла и ушла неожиданно, загорчила на пригорках черемуха, золотыми сережками украсились березы, кусочками золота рассыпались по полям одуванчики.

После долгих дождей дни пошли солнечные и яркие. Рэми помогал Брэну и искренне восхищался новым другом. Он тоже хотел вот так научиться обходиться с животными: Брэна подпустила к себе даже испуганная, раненная кабаном гончая. Скулящая, обезумевшая от страха, она забилась под корни ели, вывороченной недавней бурей, елозила в луже собственной крови и скалилась на любого, кто осмеливался подойти ближе, чем на пару шагов.

Дождь тогда шелестел прошлогодними листьями. Брэн мягко опустился на колени перед раненым животным, провел пальцами по рваной ране на боку, поднял суку на руки и сам донес до стоявшей неподалеку телеги. Все так же ласково что-то шепча, уложил ее на мешки, любовно прикрыл от дождя рогожей и сел рядом, поглаживая тонкую красивую шею с мелко бьющейся на ней жилкой.

— Как у него это получается? — спросил Рэми, когда один из дозорных подал ему руку, помогая устроиться за собой в седле.

— Боги одаривают людей разным…

— Это магия?

Лошадь резко тронулась с места, и Рэми, чтобы не упасть, ухватился за пояс всадника.

— Нет, дар, мой мальчик. Такой же дар, как для воина — умение драться, как для повара — кашеварить, а для кружевницы — плести кружева.

— А для меня?

Мокрая еловая лапа чуть погладила щеку, прыснула на плащ мелкими брызгами.

— А этого мы пока не знаем…

Рэми умолк, да так и молчал до самого замка, чувствуя себя совсем никчемным. Дар... У Рэми, увы, никакого дара не было, хотя… может быть…

Перед рассветом Рэми скользнул в господскую гостиную. Брэн заснул в кресле, перевязанная гончая спала на мягком ковре у камина. Отблески огня, бушевавшего за веером каминной решетки, гуляли по обитыми синей тканью стенам, по портрету отца хозяина дома, по мебели, которой тут было не так и много: широкой софе с какими-то странными, извилистыми ножками, креслам у камина, узкому столу у стены.

Барабанил по ставням дождь, едва слышно залаяла собака на улице. Гончая медленно подняла голову, посмотрела на Рэми долгим взглядом и тихо зарычала, стоило мальчику подойти поближе.

Рэми шагнул ей навстречу, старательно душа в себе страх. Он должен проверить. Он зашептал заветные слова, которые не раз слышал от Брэна, тщательно выговаривая звуки. Старался, чтобы каждое из них, как и учил друг, раскрывало душу, чтобы бедное, охваченное болью животное поняло — он хочет облегчить боль. Рэми уже не испытывал страха, подходил все ближе, не замечал, что собака не перестает рычать и верхняя губа ее все более поднимается, дрожит, открывая белые острые клыки.

— Рэми! — Брэн толкнул мальчика в кресло и, схватив за ворот рубахи, процедил сквозь зубы:

— Ради богов, что ты творишь?

— Я только… — Рэми опустил взгляд, скрывая выступившие на глазах слезы. У него не получилось. У него нет дара.

— Ты ведь… сразу смог? — тихо спросил мальчик. — Всегда мог? Правда? К любому подойти? К любому зверю…

— Я? — смутился Брэн. — Я всегда знал, что смогу…

— Значит, у меня не получится. Никогда… как у тебя…

Брэн не ответил, да и нужен ли был Рэми этот ответ? Даже жалость Брэна не была нужна.

— Никогда без меня не подходи к опасным животным, слышишь? — выдавил Брэн. — Не смей!

Рэми вскочил на ноги и бросился к дверям, скрывая выступившие на глазах слезы. Никогда не подходи… опасно. Для Брэна не опасно, его все звери любили, а Рэми… и тут бесполезный. И тут ненужный. И тут ради жалости…

Несколько дней Рэми избегал Брэна. Ночевал на сеновале, днем помогал Мие, Айри, симпатичной кухарке на кухне, дозорным в казармах. Он работал до изнеможения, чтобы хотя бы казаться полезным, он не хотел возвращаться в каморку Брэна, бегал по поручениям, приносил, относил, кормил кур, убирал хлев, помогал девушкам перебирать собранные травы.

Третьей ночью Рэми проснулся оттого, что его кто-то осторожно гладил по волосам. Не открывая глаз, чувствуя, как нестерпимо горят щеки, он напрягся и затаил дыхание, мечтая только об одном — нырнуть в открытую, манившую синевой неба дверь сеновала. И убежать — куда, зачем, так ли важно?

— Долго ты будешь от меня прятаться? — спросил сидевший рядом с ним Брэн.

Приятно пахло прошлогоднее сено, ласковые пальцы Брэна вытаскивали из волос мелкие соринки, влетал через дверь сеновала запах усыпанной росой сирени, и лежать рядом с конюшим было хорошо и спокойно.

— Глупый, несносный волчонок, — прошептал Брэн. — Ты же для меня ближе, чем родные братья, постреленок. Сердце мне своей болью рвешь, убегаешь от меня, как испуганный зверек.

— Брэн, я… — выдохнул Рэми. — Я не могу тебе помогать.

— Конечно, можешь, — ответил Брэн. — Ты не станешь таким, как я… но разве каждому надо становиться таким, как я?

— Но я ничего не умею…

— Глупый, ты умеешь гораздо более всех нас. Не твоя вина… — Брэн осекся, потом привлек к себе Рэми, заставив его положить голову себе на колени, укрыл плащом. И только тогда Рэми понял, как сильно замерз, понял, что дрожит, и что Брэн украдкой проводит пальцами по его лбу, проверяя, нет ли у него горячки.

— Я хочу быть таким, как ты.

— А я хочу, чтобы ты был таким как ты, глупыш… — в голосе Брэна почудилась ласковая улыбка. — Все псы разные. Смотри, Стрелка веселая и подвижная, ласковая. Искра спокойная и нелюдимая. Лая быстрая и злая. Так и люди. Я и ты — мы разные. Мой дар — это мой дар. Твой — это твой.

— Нет у меня дара…

— Глупый, глупый волчонок… у всех есть дар. Просто ты свой еще не нашел. Подожди, никуда не спеши, ты же еще совсем мелкий. Но одно тебе обещаю, искать мы будем вместе, не брошу я тебя, даже если сам этого захочешь, не брошу. Ты как брат мне, как сын, как самый близкий друг. Ты — моя семья, тот, кто меня понимает и принимает таким, как есть. Ты один на меня смотришь с восхищением, лишь один думаешь, что меня не достоин. Как я тебя могу бросить, маленький волчонок? Просто скажи, как?

Брэн еще долго говорил что-то, перебирая пальцами волосы Рэми, до самого рассвета, успокаивая и подбадривая, так же, как успокаивал и подбадривал больных животных. А Рэми спал. Выныривал временами в полудрему, слышал тихий шепот Брэна и вновь засыпал, плыл по волнам тягучего сна и впервые за много дней ему было хорошо и спокойно. А еще он молился в полусне, так хотел найти этот самый «дар», так хотел стать таким же сильным, как Брэн. Так хотел встать на ноги и привести сюда семью…

Миновало лето, усыпала землю свежими листьями осень, запушила все вокруг, позверствовала и вновь ушла зима. И вновь, и вновь. Дара в своих девять зим Рэми так и не нашел, хотя очень старался. Он все больше понимал: человек без дара — это ничто. И сложно будет забрать мать и сестру, построить для них дом, если останется он служкой при замке.