Слышна песня, затем появляется Р ы б а к о в.

Кто там?

Р ы б а к о в. Свои.

К а з а н о к. Нет, не свои.

Р ы б а к о в. Говорю, свои, - значит, свои.

К а з а н о к. Стой!

Р ы б а к о в. Стою.

К а з а н о к. Ты не наш.

Р ы б а к о в. А чей?

К а з а н о к. Чужой.

Р ы б а к о в. Старик, ты пушку отверни, может быть, она стреляет.

К а з а н о к. Стреляет.

Р ы б а к о в. Зачем же ты мне в котелок целишься?

К а з а н о к. Кто ты такой?

Р ы б а к о в. Главным образом человек.

К а з а н о к. Откуда явился?

Р ы б а к о в. Из Москвы.

К а з а н о к. Ты арестованный.

Р ы б а к о в. А дальше что?

К а з а н о к. Руки вверх!

Появляется Ч у д н о в.

Ч у д н о в. Это свой... товарищ Рыбаков. Эй, да как же это ты опростоволосился, Казанок? Он же военный моряк, с Ильичем приехал...

Р ы б а к о в. Мы с шофером около машины возились...

Ч у д н о в. А ты его под арест...

Р ы б а к о в. Более того, у меня маузер, а у него простой бердан. Но часовой есть часовой, к тому же не из пугливых.

К а з а н о к. Свой так свой. Мое дело узнать. Ты не обижайся.

Р ы б а к о в. А я на тебя не обижаюсь.

К а з а н о к. Не обижаешься, а фыркал на меня.

Р ы б а к о в. Как же не фыркать, если ты за грудки хватаешь.

К а з а н о к. Такое дело. За что схватил, за то и держи. Я сейчас часовой, человек казенный. Прощевайте. Я в обход пошел, а вы тут посматривайте... (Уходит.)

Р ы б а к о в. А где Ильич?

Ч у д н о в. На озеро ушел.

Р ы б а к о в. Один?

Ч у д н о в. Не беспокойся, мы кругом охрану выставили. Садись. Сейчас чай поспеет. Только у меня заварка из морковки, чем она воняет - не поймешь. Эх ты, времечко, ничего нет: ни чаю, ни сахару, ни керосину.

Р ы б а к о в. Чего жалуешься? Разве я не знаю?

Ч у д н о в. Рыбаков, в Москве у нас ничего такого не случилось?

Р ы б а к о в. Чего - такого?

Ч у д н о в. Особенного чего-нибудь...

Р ы б а к о в. Не знаю. По-моему, ничего особенного не случилось. А почему ты спрашиваешь?

Ч у д н о в. Так... (Подумав.) Что-то товарищ Ленин приехал задумчивый... Пришли мы с ним сюда - молчит. Я фонарь засветил, он с патронами повозился и бросил. Встал, прошелся, а потом сказал: "Я на озеро пойду, вы меня не ищите. Я сам вас кликну" - и ушел. Я ведь понимаю, когда он задумчивый.

Р ы б а к о в. Не знаю... Он всю дорогу рассказывал нам про деревню, про Россию. Ничего такого, сказать по правде, я никогда не слыхал.

Ч у д н о в. А много ли ты на свете живешь?

Р ы б а к о в. Все-таки двадцать шесть лет. Ты не смейся, отец, Я ведь воевал, от Орла до Кавказа Россию прошел! Отчего же Ильич задумчивый? Ты пойди туда, к озеру, и осторожно намекни ему - чай, мол, готов.

Ч у д н о в. А по-моему, не надо.

Р ы б а к о в. А по-моему, надо. Он забыл - и без чаю останется. Продрогнет. Приехали мы рано.

Ч у д н о в. На ложку. Помешай чай, чтобы морковка в нем распространилась, а я, пожалуй, пойду. (Уходит.)

Р ы б а к о в (напевает какую-то песню, потом про себя припоминает стихи). "Русалка на ветвях сидит; там на неведомых дорожках..." О чем сейчас думает Ильич? Зачем я послал егеря? Не надо было посылать! Конечно, не надо... (Тихо зовет.) Чуднов, Чуднов! А если недаром он всю дорогу рисовал нам Россию. "И на неведомых дорожках следы невиданных зверей. Избушка там..." Чай из морковки - одно недомыслие.

Возвращается Ч у д н о в.

Звал?

Ч у д н о в. Ежели тебе надо, иди зови сам. Я не решился. Я издалека его увидел. Сидит он там на чем-то, на пне ли, на камне ли, - не пойму, облокотился, на тот берег смотрит... Может быть, в эту минуту он планы какие составляет, а мы, дураки, этого не понимаем и тащим его чай пить.

Р ы б а к о в. Хорошо. Давай ждать.

Слышатся паровозные гудки.

Паровоз надрывается.

Ч у д н о в. Проголодался.

Р ы б а к о в. Серьезное положение - не пускают. Послушай, как на озере шелестит, шепчет... Эх, ночка!.. Чуднов, а у вас тут русалок не бывает?

Ч у д н о в. Русалок? Русалки в эту пору по избам дрыхнут.

Р ы б а к о в. Я у тебя про тех русалок спрашиваю, которые на ветвях сидят.

Ч у д н о в. Таких в нашей губернии не водится.

Р ы б а к о в. Жалко.

Ч у д н о в. Чем богаты, тем и рады.

Р ы б а к о в. Я думаю, Тихон Иванович, сколько начудили мы всякого за революцию, а звезды как были, так и есть. Непостижимое дело - вечность.

Ч у д н о в (от порога шалаша). А я думаю, Лександра, жениться тебе пора.

Р ы б а к о в. Наверное, пора...

Ч у д н о в. То русалок просишь, то на небо глядишь... Приезжай после пасхи, мы тебе русалочку просватаем.

Р ы б а к о в. У меня своя есть.

Ч у д н о в. Есть, а ходишь без покоя.

Р ы б а к о в. Любовь у меня получилась, Тихон Иванович.

Ч у д н о в. Сочувствую. Такой геройский матрос, и попался, значит. Ты смотри, знаю я этих московских! С ними так, абы как - не сладишь!

Р ы б а к о в. Не по себе дерево рубить хочу.

Ч у д н о в. Тоже скажу, и бояться их нечего. В этом деле испуг, как на войне, - пропадешь! Пускай она тебя боится, а ты перед ней гоголем ходи.

Р ы б а к о в. Нет, товарищ Чуднов, я серьезно говорю... Ты смотри... Ильичу не надо об этом...

Ч у д н о в. А что - боишься?

Р ы б а к о в. Ну, бояться...

Ч у д н о в. Боишься.

Р ы б а к о в. Так что же будем делать, чай наш остывает.

Ч у д н о в. Тише, Рыбаков. Я его шаги слышу. Он сам идет сюда...

У Чуднова движение вперед по направлению к Ленину. Рыбаков поднимается.

Картина четвертая

В избе Чудновых. Чистая половина избы в три окна. В проходе, у сенец, русская печь. Лавки, стол, божница и на стене меж лубочными картинами и семейными фотографиями портрет Ленина, дешевая и плохая литография. Старуха Ч у д н о в а А н н а и ее сноха Л и з а прибирают избу. Дети

Лизы, М а р у с я и С т е п к а, восторженно перешептываются.

А н н а (Лизе). Лиза, Лиза, вынеси сапоги. К чему у вас сапоги на лавке стоят и дегтем воняют? Вот-вот охотники придут, а у нас ералаш. (Детям.) Я вам пошепчусь! Марш по местам, на печку!

Л и з а уносит сапоги, входит К а з а н о к.

К а з а н о к. С праздником тебя, Анна Власьевна.

А н н а. И тебя также.

К а з а н о к. Пришел упредить: сей минут Владимир Ильич будет.

А н н а. Ах ты, батюшки! Казанок! Беги на колокольню.

К а з а н о к. Вот тебе раз! Зачем?

А н н а. "Зачем", "зачем"... Вот память-то! Не знаю.

Входит Л и з а.

Лиза! Пошла и пропала. Лиза, скажи, зачем Казанку надо быть на колокольне?

Л и з а. Роман велел на случай митинга в большой колокол ударить.

К а з а н о к. Ударим! (Пошел к двери.)

Л и з а. Постой... Ох, наделает он трезвону!

А н н а. Постой, Казанок!

К а з а н о к. Чего вам?

А н н а. На колокольне надо быть тихо, благородно. Ты оттуда все время выглядывай на проулок. Мы к тебе Степку пошлем. Степка тебе с проулка жердью махнет - тогда ты бей в большой колокол. Постой! Ты не часто бей, а редко, как к заутрене вроде.

К а з а н о к. Не вам учить меня. Знает Казанок, как ему для товарища Ленина в колокол ударить. (Уходит.)

А н н а. Марш на печку!

Л и з а. Зачем вы детей прячете?

А н н а. Сама подумай: такому гостю и наших анчуток выставить? На ключи. Вынай из сундука скатерть, бери мою, с бахромой...

Л и з а. Не пугайтесь вы, ради Христа, чего вы испугались?

А н н а. Неси скатерть, ведь стол голый!

Л и з а уходит.

(Детям.) А вы - на печку!

С т е п к а. Бабушка, мы знаем...

А н н а. На печку! И не выглядывать, не пересмеиваться, не кряхтеть!

С т е п к а. Бабушка, а посмотреть на него можно, когда он нас видеть не будет?