В его дворец, голубой и сверкающий, мы вошли с ним вместе. Его сдали уже без боя. Комендант и его приспешники понуро стояли в парадном зале. Тех, кто спрятался, выводили силой. Сразу же нашлось несколько услужливых негодяев, которые указали мне, кто кем является. Меня интересовал начальник Тайной Канцелярии, епископ Гней Суанский, но его здесь, увы, не было.

— Всех пока в подвал, — сказал я, еле шевеля языком, — Амильо, где у тебя тут подходящая комната? Куда я могу упасть?

— Хотел бы я знать, во что эти мерзавцы превратили мой дворец!

И мы пошли осматривать дворец. У меня всё качалось перед глазами, поэтому я заметил только высокие мозаичные потолки, у Алонского были очень высокие потолки… Он ругался себе под нос, пинал стулья, скидывал чужие вещи со столов, дрожащую в углу горничную грубо послал за горячей водой и бинтами. В маленькой уютной гостиной с желтыми занавесками и старинной, потемневшей от времени мебелью, он взял с камина подсвечник и швырнул им в стену. И выругался, ей богу, тоже как разбойник.

— Уймись, герцог, ты что?

— Здесь был портрет моей жены! Даже портрета не осталось!

Я сел на диван. Я ничем не мог ему помочь.

— Всё. Дальше не пойду.

— Тебе совсем плохо?

— Ничего, меня вылечат, — я решил использовать его бурлящую ненависть по назначению, — слушай меня: бери своих людей и сегодня же! Сегодня! Сейчас! Перелови мне всю Тайную Канцелярию. И Гнея Суанского в первую очередь.

Амильо дышал тяжело, ноздри его хищно раздувались от гнева.

— С превеликим удовольствием!

И он ушел, а я наконец остался один. Совсем один со своей раной и своей незатухающей болью. И я наконец снял шлем и открыл свое лицо, ненавистное тут всем лицо Батисто Тапиа.

Вот я и пришел в Стеклянный Город. Я вернулся. Неужели это все-таки случилось?! Как я убегал отсюда, сломя голову, поклявшись, что никогда не возьму в руки меч! Ненавидя себя, проклиная, ужасаясь! И вот я здесь. Я пришел сюда с мечом и войском. Я убиваю, и руки мои в крови. Я успею казнить многих, прежде чем откроется мой секрет! Я отомщу за Эрну, я за этим сюда и пришел, а потом, если успею, то и за себя.

Сердце мое тревожно и сладко сжималось. Неужели я снова пройду по родным улицам, увижу свой дом, свой сад, свой театр?! Наверно, это будет больно, я ведь умер тогда вместе с Мартой. Если б она узнала, что я не виноват, она простила бы меня? Всё бы отдал, чтобы простила! Чтоб не просыпаться по ночам, скрипя зубами, только оттого, что приснился родной дом!

С трудом поднявшись, я подошел к окну. На площади я увидел Лаэрта, он прорвался со стороны Песочных ворот. Плащ на нем был красный, кольчуга позолоченная, косматые волосы растрепаны. Свирепый бог войны! Слепая игрушка в руках Леонато Фурского. Как он возмущался, когда узнал о моем неожиданном решении повернуть армию на Стеклянный Город! Что-то доказывал мне, кричал, стучал кулаком по лбу, а потом по столу, тыкал пальцем в карту… В общем, мы поменялись ролями.

— Вспомни, как ты сам туда рвался! — сказал я ему тогда.

— Я! Я всего-навсего Лаэрт Отважный! — рявкнул он, — но ты-то Бриан! Ты же святой! Ты — честь Лесовии! Я же в тебя поверил!

— Ну, так и верь до конца! — сказал я, — может, я не святой, а дьявол, но я не проиграл ни одного сражения. Я не проиграю и эту войну. В Тифоне я оставляю Кастора, Деветьера и самого герцога Тифонского. Через месяц мы сюда вернемся. Ты со мной или нет?

— Да! — ответил он громогласно, — и чтоб ты провалился!

Жаль, но друзьями мы так и не стали…

Эрна приехала, когда меня уже обработал дворцовый лекарь. Я лежал на диване, а внизу на площади ликовала толпа. Во дворце царила сплошная беготня и топот, а хотелось тишины и покоя.

— Ты уже выбрала себе комнату?

— Нет еще. Раздевайся и разматывайся.

— Может, уже не надо?

— Нет уж. Раздевайся.

Она была сосредоточенна, и серьезна, и как будто совсем не рада взятию города. Ни торжества, ни благодарности не увидел я на ее лице, одну бесконечную усталость.

То, что она делала со мной, было совершенно невероятно. Под руками ее рана моя начала прямо на глазах затягиваться. Я перестал дышать. Я видел чудо! Наверное, эта женщина и правда могла оживить из мертвых!

— Ну что? Тебе легче?

— Мне замечательно.

— Тогда встань, покажись толпе. Они давно тебя требуют.

— Ну и пусть себе требуют.

Я поймал ее за руку, иногда это мне позволялось. Манжет ее грубого платья был так туго стянут, что не открывал даже запястья.

— Я тебя не понимаю, Бриан, — сказала она, — доставь людям радость. Разве трудно выйти на балкон и махнуть рукой?

— Знаешь, — признался я, — иногда это просто невозможно.

— Почему?

— Потому что меня здесь знает каждая собака! Это мой родной город, Эрна. Я же говорил тебе, что я не настоящий Бриан.

Она кивнула, а я всё сжимал ее горячую руку, не решаясь рассказать всё до конца. Потом без доклада вошел герцог Алонский, он был румян и зол.

— Бриан, все схвачены!

— Отлично. Куда ты их отправил?

— В Серую Башню, конечно! Пусть посидят там сами, упыри!

Эрна глянула на него исподлобья и отвернулась. Он молча попятился и закрыл за собой дверь.

— Я же просила тебя не верить этому человеку!

— Эрна! Этот человек по моему приказу посадил за решетку всю Тайную Канцелярию епископа Суанского! Всех палачей, дознавателей, доносчиков и его самого! И теперь я сделаю с ними то, что ты захочешь, звезда моя. Только скажи.

Эрна опустила глаза, потому что сверкнули они жутко и беспощадно, лицо сразу стало суровым.

— Это твоя заслуга, Бриан. А этот человек — предатель. Он предал свой город и свою жену.

— Это неправда.

— Это правда. Это знают все.

— Но в этом нет его вины, Эрна! Я тебе потом расскажу.

— Я не желаю ничего о нем слышать, — заявила она непреклонно и даже забрала свою руку, — и послушай меня хотя бы в одном — он не должен видеть статую!

— Конечно, — сказал я заворожено, — как хочешь. Она твоя.

Потом Эрна ушла по своим делам, и я так и не дождался не то что поцелуя в благодарность, а даже радости на ее лице. Мне казалось, что я бегу за собственной тенью. Чем больше я для нее делал, тем больше она отдалялась от меня.

Я, как всегда, не любил большие шумные пирушки. Вечером мы заперлись с Амильо и неплохо напились вдвоем.

— Кто эта женщина? — первое, что он спросил, когда в голове помутилось, а язык развязался.

— Моя знахарка, — ответил я.

— Какие у нее ужасные глаза!

— Она колдунья.

— Где ты ее подобрал?

— Прибилась к обозу…

Распили еще одну бутылку. Больше он про Эрну не спрашивал. Да и у меня были свои вопросы.

— Итак, Амильо, город наш. Дворец наш. Где же твоя бесценная вещь?

— Ее нет, — сказал он с досадой, — я же тебя предупреждал! Поздно!

— Так что это было?

— Циклус. Живая статуя. Он знал всё.

— И ты бы мог ее оживить?

— Я? Не смеши… Это могла только моя жена. Теперь никто не может, — он треснул бокалом по столу, — поздно! поздно! Уже тогда было поздно… Когда я просил тебя, она была уже мертва.

— А как она к тебе попала? — я имел в виду статую, и это был самый больной для меня вопрос.

Герцог ответил просто, не скрывая:

— Я купил ее у хозяина. За пять тысяч золотых дорлинов.

Что-то при мне никаких денег не было!

— И он так сразу согласился? — спросил я.

Амильо кивнул.

— Конечно. Этот болван понятия не имел об истиной цене своей статуи! Он вообще оказался припадочным: перерезал всю семью и сбежал.

Теперь я треснул бокалом по столу.

— Припадочным!.. Говоришь, пять тысяч ему заплатил?

— Да. За обычную поделку это немало.

— Это целое состояние.

— Для таких, как этот актеришка, конечно! Он и не раздумывал.

— И что, ты самолично приходил к этому актеришке?

Герцог и на меня посмотрел как на деревенщину, а я просто хотел узнать, кто имел со мной дело.