Амильо посмотрел на меня так выразительно, что я без слов понял: Лаэрт Тиманский скорее расстанется с жизнью, чем с прекрасной женой герцога Алонского. Оставалось только догадываться, до чего хороша была эта синеокая красавица из страны Озер, которую, увы, мне увидеть не удалось.

— Дорогая женщина, — заметил я, — из-за нее я теряю чуть ли не половину армии! Надеюсь, впрочем, что к утру он проспится, протрезвеет и передумает. С ним это бывает.

Алонский хмуро молчал. Я ничем не мог помочь ему, хоть и видел в нем товарища по несчастью. Я не мог пойти на Стеклянный Город по двум причинам: потому что Тарль и Тифон были гораздо важнее сейчас для Лесовии, и потому что в этом городе слишком хорошо знали Батисто Тапиа, актера, сумасброда и пьяницу.

""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""

""""""""""""""""""""""""""""""""8

Женщина, которая взялась лечить меня, была немолодая, со страшными черными глазами. Она глядела словно с того света. Суровое иконописное лицо было обрублено с трех сторон черным платком, как у святой Гертруды.

Иногда я видел ее в лагере. Она проходила мимо, мрачно зыркая провалами темных глаз, сама как ворон на пепелище, и на душе становилось зябко. Я невольно провожал ее взглядом, словно чувствуя, что когда-нибудь судьба нас столкнет. Вот и встретились.

Она поила меня горьким отваром, сидела на краю кровати и держала ладонь на моем раскаленном лбу. И боль куда-то уходила, пряталась, отпускала. К утру я чувствовал себя бодрее, чем когда-либо.

Весь ее демонический облик и особенно ее руки не могли не вызвать у меня подозрений. Я еще помнил наш разговор с Амильо. Когда она поправляла мне подушки, я поймал ее руку и внимательно рассмотрел ладонь. Ладонь оказалась обыкновенной: маленькой и слегка шершавой.

— Эрна, ты правда ведьма?

— Нет, Бриан.

— Но почему у тебя такие руки?

— Всему можно научиться, если слушать природу.

Серый рассвет уже заглядывал в окна. Впереди был еще один длинный и тяжелый день, он уже начинался криками за окном, стуком копыт, бряцаньем оружия. Всё это надоело смертельно, в войну я уже наигрался, потому что это было — не мое. Хотелось натянуть на голову одеяло и забиться в щель. Видимо, я посмотрел на Эрну с такой выразительной тоской, что она как ребенка погладила меня по щеке и сказала очень мягко:

— Ты просто устал, Бриан. Даже великие устают.

Я закрыл глаза, чтоб забыться еще хоть на минуту. От ее руки шла теплая усыпляющая волна.

— У тебя всё будет хорошо, — говорила она тихо, — боги любят тебя, Бриан, ты непобедимый, ты самый сильный, самый умный, самый красивый…

Мне сладко после этого спалось, как ребенку, которого приласкала мамочка. Вокруг меня в избытке ходили силачи, мудрецы и красавцы, но мне было приятно, что сказала она это мне. Артисту всегда приятна похвала!

Когда я проснулся, было уже совсем светло. Я был здоров как бык, голова ясная, тело легкое и упругое, а сердце свободное и радостное, как в том далеком мире на сосновом берегу.

В горнице сидели мои командиры, Клавдий и Лаэрт Тиманский.

— Ты еще здесь? — спросил я усмехаясь.

Чувство юмора отсутствовало у него напрочь. Я ни разу не видел даже, как он улыбается.

— Тарлероль прислал парламентеров. Они сдаются.

Это была приятная новость. Осада под проливным дождем измотала уже всех.

— Отлично! — сказал я.

Воистину, день начинался удачно. Только по Лаэрту этого было не сказать. Мрачным он бывал всегда, это его обычное состояние, но таким угрюмым я его видел лишь однажды: когда он понял, что я не тот, за кого себя выдаю. Расспросить же его было уже некогда.

Сначала были парламентеры. Мы оговаривали условия сдачи. Потом обсуждали, как накормить голодных горожан, как доставить в город лес, как распределить трофейное оружие, куда распределить пленных и где, наконец, сжигать умерших. Потом я собрал военный совет, и мы просовещались до самого вечера.

В город вошли части Клемана, которые стояли в окружении, стрелки Малха Молчаливого и Кастор Железная Лапа со своей тяжелой кавалерией. Войска Лаэрта я так и оставил на юге, на самом критическом тогда направлении. Это, конечно, не значило, что мой наставник отдалялся от меня больше, чем на десять шагов. Он всегда был у меня на глазах, а я — у него.

Бриан Непобедимый въехал в освобожденный город на белом коне, в окружении своей дружины. Истощенные, измученные жители всё же нашли в себе силы выйти на улицы, покричать от радости и даже поплясать, хотя и погода не располагала к веселью.

Комендант города облюбовал для себя дворец герцога Тарльского, которого давно не было в живых, он погиб еще при защите Тарлероля. Дворец мне тоже приглянулся, я разместился в нем со штабом, а коменданта с его свитой отправил пока в подвал, чтобы потом обменять на своих.

Сумерки сгущались, погода портилась. Я стоял у окна и смотрел на дворцовую площадь. Люди выстраивались в очередь за хлебом, который раздавали с телег интенданты, дождь моросил как из сита. Женщины заматывали головы платками и кутались в меховые накидки, мужчины натягивали капюшоны на самый нос. А у меня жарко горел камин, на столе стоял недоеденный ужин, во всех проемах висели огромные сияющие зеркала, каких не было даже во дворце у короля Эриха, и в них отражался бодрый, довольный победитель. На спинке стула у него за спиной как мокрая тряпка висел белый плащ настоящего Бриана…

Я актер, и я очень остро всё это чувствовал. Я был в чужом доме, я проживал чужую жизнь. Всё тут было не мое. А меня самого как будто и не было, меня убили еще тогда, отравили из этого злосчастного кубка…

Внизу, в толпе, среди тех, кто уже получил хлеб и теперь мог плясать, я увидел женщину в черном. Пестрела на ней только меховая безрукавка. Она шла медленно, но уверенно, людей для нее словно не существовало. Я торопливо открыл окно.

— Эрна!

Она обернулась, прикрыв лицо от дождя, подняла вверх голову.

— Зайди ко мне! Слышишь?!

Уже не только Эрна, но и все, вся площадь смотрела на мое окно, и кто-то уже кричал: "Слава великому Бриану!".

Я привык и к публике, и к овациям, но на этот раз кланяться мне не хотелось. Я задернул штору.

* * * *** ************** * * *

*** ************** * *9

Лаэрт был пьян. Караул у дверей, конечно, пропустил его ко мне без доклада, он вошел неровной походкой, упал в кресло и уставился на свое отражение в зеркале. Думаю, на этот раз он собой не любовался.

— Жаль, что ты не пьешь, Бриан.

— Почему это я не пью? — сказал я удивленно, — я не пью только из кубков. А из любой другой посуды…

— Ну, так вели принести!

Мы пили из кружек. Вино грело, но не ударяло в голову.

— Мы больше не враги, ты прав, ты…

Говорил он довольно бессвязно, но я понял, что что-то изменилось.

— Что случилось, Отважный? С чего это ты так заговорил?

Лаэрт пододвинул к себе бутылку вместе со столом.

— Мне больше не нужен Стеклянный Город. Всё!..

— Что всё? О чем ты?

— Всё. Она мертва.

— Кто?

— Анриетта Алонская.

— Откуда такие сведения?

— Я допросил пленных из того обоза.

Лаэрт запустил руку в карман и вынул оттуда всё те же огненно-красные бусы, стиснул в могучей руке и швырнул на стол.

— Она носила такие же, может даже, эти самые. Ты, я слышал, отсылаешь подарки одной актрисе? Юноне Тиль, кажется? Подари ей.

Я действительно считал, что Юнона достойна самых лучших украшений, но гонцов я к ней слал совершенно не за этим, а как мы договорились — за новостями.

— Не жалко? — спросил я.

— Подари, я сказал. Им цены нет… Это я откупаюсь. Мне стыдно перед тобой. Я чуть не предал Лесовию, а ее, оказывается, нет в живых!