Критский ли лабиринт произошел от северных, или те — от него, или, наконец, у тех и других — один общий источник, мы не знаем, но, кажется, Лабиринт — один из древнейших и распространеннейших символов, как бы навязчивая бредовая мысль всего европейского человечества.
Вспомним начертанные ангелом Баракиилом на песке пустыни или на снегу Ермона, под внимательным взором ученицы его, ханаанской пастушки Адды, дочери Ламеха, лабиринтные круги светил; вспомним такие же круги каналов и стен Атлантского Акрополя, в мифе Платона, и острова Ацтлана, в древнемексиканском рисунке-иероглифе; вспомним лабиринтные кружки в татуировке на лбу древних уфийских, нынешних гвинейских негров; вспомним неистово крутящиеся в безднах Океана, крутым кипятком кипящие водовороты-воронки от рушащихся, раскаленных докрасна, целых кусков материка; вспомним все это, и мы, может быть, поймем, зачем и каким огнем выжжено это роковое клеймо Атлантиды, первого человечества, и на челе второго.
Истинный Лабиринт — не внешний (такого на Крите не было), а внутренний, в сердце человека. Но исполинский дворец Кносса — целый город с такою сложностью бесчисленных палат, ходов, переходов, тупиков, закоулков, дворцов, лестниц и ярусов, что можно в них и сейчас заблудиться, — настоящий «лабиринт», хотя и нечаянный, такой же как европейские столицы наших дней или те лабиринты подземных пещер, где жил Ледниковый человек.
Крылья из воску вылепил себе и сыну своему Икару, Дедал, daidolos, «Искусник», «Механик», чтобы вылететь из им же построенной темницы-Лабиринта. Слишком знакома и нам эта мечта улететь в простоту неба из лабиринтной, нами же построенной, сложности, призрачно-каменной путаницы Города-тюрьмы; но тают и наши стальные крылья, как те восковые, от лютого солнца Войны, и падает в кровавое море новый Икар.
В Нижнем Египте, на озере Файуме (Fayûm, нынешняя Hawara), построен, думали греки, тем же Дедалом, Искусником, Фараону Аменхотепу III, огромный, из белого камня, лабиринт с пирамидой, чьи развалины сохранились до римской империи (Diod., I, 61. — H. R. Hall, 320, 352). В иероглифно-упрощенной схеме лабиринт — сплетение концентрических кругов — каналов и стен, озеро Файум — Океан, а пирамида — острая гора Ацтлана в ацтекском рисунке.
Так, от Юкатана до Файума, от Файума до Лапландии, по всему земному шару, во всех веках-вечностях, начертан исполинский иероглиф Лабиринта, и мы читаем его с такою же радостною точностью, с какою читал Шампольон только что разгаданные им письмена иероглифов.
Лабиринт — стойло бога Быка, Минотавра. Лютым пожирателем человеческих жертв он будет потом, а в начале, сам — жертва, небесный Телец, закланный от создания мира, — второй божественный символ Крита.
На одной здешней монете-статире изображен, с одной стороны, плясун в бычьей маске — жрец или сам бог Минотавр, а с другой — Лабиринт из переплетенных угольчатых крестиков-свастик (Cook, 492. — Dussaud, 384). Здесь уже все три символа вместе: Бык, Лабиринт, Крест.
Бог есть жертва, Небесный Телец. Вот почему на всех святых местах Крита — в заповедных оградах, на кровлях часовен, на жертвенниках — глиняные, каменные или настоящие бычьи рога, kerata, «святые рога», «роги посвящения», cornua consecrationis. Все, на чем они вырастают или к чему только прикасаются, посвящено богу (Lagrange, 82). Корень греческого слова kerata, «рога», очень древний, может быть, критский; если и не тот же, что в первом имени Кносса, Kairatos, Kaeratos (Seunig, 17), и самого острова, Krêtes, и критских поселенцев в Ханаане, Kheretim, «людей рогатого бога Быка», и столицы атлантов, по Диодору, Kerna (Berlioux, Les Atlantes, 73), то, может быть, все-таки недаром созвучный им всем.
Критские «роги посвящения» соответствуют бронзовым и каменным «лункам» — тоже рогам Небесного Тельца, двурогого месяца, — найденным в свайных постройках Швейцарии, Савойи, Нижней Австрии, Венгрии, Италии от конца Бронзового и начала Железного века (Cook, 507).
Божественные роги Агнца помнит еще Апокалипсис: «Посреди престола… стоял Агнец, как бы закланный, имеющий семь рогов» (Откр. 5, 6); потом они забыты и, наконец, украдены, как все, что в христианстве плохо лежит, довольно глупым чертом средних веков. Только теперь мы начинаем узнавать, что святые роги Тельца или Агнца — незапамятно древний, всеевропейский, а может быть, и атлантический символ.
Вспомним литого из железа, меди или золота, Тельца-Иагве, — того самого Бога, которому и мы поклоняемся, — в древнейших израильских святилищах Дана и Вефиля (J. Soury. Etudes historiques sur la religion, les arts, la civilisation de l’Asie antérieure et de la Grèce, 1877, p. 26); вспомним сынов Израилевых, пляшущих в Синайской пустыне, перед таким же литым Тельцом-Иагве: «Вот Бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской» (Исх. 32, 4–5; 19); вспомним на ослепительно сияющем лице Моисея, когда он сходит к народу с Синая, мнимое «покрывало», действительную «личину», «маску»: «лицо его было рогато», maswa… karan or panaw, в еврейском подлиннике, и в латинской Вульгате: facies cornuta, «рогатое лицо»; эта «бычья маска» (как у плясуна Минотавра на критском «лабиринтном» статире), должно быть, с двумя лучами-рогами на лбу, как у «Моисея» Микельанджело, — вероятное подобье виденного им только что на Синае лица Божьего (Исх. 34, 29–34. — D. Nielsen. Der dreieinige Gott, 1922, p. 106. — H. Gressmann. Mose und seine Zeit, 246–247, 249); вспомним ассиро-вавилонских крылатых быков-херувимов и египетскую, от V тысячелетия, кварцевую дощечку с быком, бодающим воина, двойником Критских быков (Lagrange, 137); вспомним юкатано-паленкский крест на голове быка, «Минотавра», и маленьких глиняных идолов Ледникового бога-быка, Бизона, в Тюк-д’Одубертской пещере, и критскую ловлю, «без железа, с одними сетями и кольями», дикого, «первозданного» быка, bos primigenius, на золотых тисненых кубках из Vaphio на Крите (Mosso, 189. — Dussaud, 71), и точно такую же, в мифе Платона, ловлю жертвенного быка десятью царями Атлантиды; вспомним все это и мы, может быть, прочтем опять с Шампольоновой точностью второй исполинский, на всем земном шаре, во всех веках-эонах, начертанный символ — иероглиф Бога-Жертвы.
В четвертой гробничной шахте Микенского Акрополя найдена великолепная серебряная, с золотыми рогами, золотою на лбу, лучистою бляхою — солнцем, и двуострою секирою на темени, бычья голова (G. Caro. Altkretische Kuetustatten, 124. — Cook, 523). Эта секира, labrys, — молнийный топор, убивающий Бога-Жертву, — есть третий божественный символ Крита.
Между рогами быка помещается иногда, вместо секиры, другое столь же незапамятно древнее и вездесущее, обе гемисферы соединяющее знаменье — свастика, угольчатый крест (Lagrange, 86).
Нет, мы не ошиблись, мы прочли все три символа с математическою точностью: все три, повторяясь и друг другу отвечая, подтверждают друг друга; во всех трех — один исполинский, надо всем земным глобусом, как над царскою державою, вознесенный Крест.
Вот что значит найденный в Кносском дворце, восьмиконечный, как бы настоящий христианский, крест. Может быть, не совсем ошибся и христианский священник, поклонившийся этому вечному Кресту.
Краткое перед долгою скорбью веселье белое, с желтыми сердцами, маргаритки по черному лаку камареских амфор, с глиною тонкою, как скорлупка яйца: вся Крито-Эгея — такая амфора, слишком хрупкая.
Тело медузы — обнаженно-прозрачное сердце волны, подводное чудо-цветок, выброшенный на берег, превращается в слизь: вся Крито-Эгея — такая медуза, слишком для земли чудесная.
Может быть, критские надписи, когда будут прочитаны, скажут нам, как и отчего погиб Крит. Но и сейчас мы могли бы это понять, если бы поняли, отчего и как погибла Атлантида.