Не ужиная и не читая газет, он разделся и лег. В мыслях теснилось только что пережитое — громовержец Рославлев, Дронов с поднятой тетрадью в руках, пантерья повадка Вальгана и переломный, нежданный выход на трибуну беззубой земледелыцицы. «Ох, Ольга Семеновна, друг Ольга Семеновна! — повторял Бахирев. — Кто бы, кто бы мог ожидать?..» Последним, возникшим в полузабытьи желанием было желание взять узкую, прохладную руку Тины и положить ее себе под горящую щеку. «Или хоть бы ходила здесь где-то… рядом», — подумал он и уснул глубоким сном человека, перенесшего тяжелый кризис.

Чубасов так и не заснул в эту ночь. Он вспоминал совет Осина повесить в парткоме плакат: «Партия — это руководящая сила в строительстве коммунизма». Если дошло до таких советов, значит партком плохо руководил строительством коммунизма. А ведь вкладывал все силы ума и души. Почему же ошибки? Ошибки в подборе секретарей цеховых бюро, ошибки в производственных вопросах, ошибки в оценке людей, ошибки даже в подготовке этого так неожиданно повернувшегося собрания. Он давно знал о многих ошибках, почему же мирился с ними? Не хватало боевого духа? Нередко ограничивался привычными формальностями — проведено столько-то бесед, лекций, собраний — и не вникал в существо дела. Поэтому и устраивали такие секретари, как Ивушкин, тихие, добрые, исполнительные? Поэтому и недооценивал Бахирева, главное достоинство которого — партийный боевой дух? «Не знаю, многому ли научит собрание Бахирева, но меня оно должно научить, — думал он. — Сколько книг пишут у нас о мастерстве! Изучают мастерство фрезеровщиков и кузнецов, поэтов и художников. Но достаточно ли изучаем мы высочайшее искусство конкретного партийного руководства, мастерство лучших парторгов, секретарей райкомов, горкомов, обкомов? Процесс овладения этим мастерством подчас мучителен».

Чубасов вспомнил сидевшего рядом с ним в президиуме Гринина. Тоже, видно, волновался, сидел и в щепки крошил карандаши. А прощаясь, сказал лишь одну фразу: «Нашей главной задачей было выяснить мнение коллектива. Мы эту задачу выполнили!» Как это понять? Значит, он тоже не согласен с Бликиным? Это хорошо. Будет союзником. Если исправлять ошибки, придется воевать с Бликиным. Вальган, наверное, уже звонил ему.

Чубасов не ошибся. Утром его вызвали в обком. Он вошел невыспавшийся, угрюмый и готовый к сопротивлению. Зажав зябнувшие руки между коленями, он слушал хлесткие слова Бликина:

— Опытный партийный работник растерялся на собрании, не обеспечил партийной линии. Я предусмотрительно заранее послал на подмогу Дронова. Но так провалили, что и Дронов не смог вытянуть. — Бликин широкими шагами ходил по кабинету, и Чубасов видел то его бледное приподнятое лицо, то маленький, но величественно неподвижный, словно обремененный сугубою ответственностью, затылок. — Я вам расскажу случай из своей практики. Я был сопляком, только начинал работать в обкоме инструктором. И вот, помню, в первый раз в жизни послали меня в район. На выборы секретаря.

Жесткий голос Бликина впервые заиграл переливами чувств. В окаменевшем затылке и напряженной спине появилась не свойственная им подвижность. Быстрее стали взмахи длинных рук, живее взгляд. Чубасову приоткрылся тот, давний Бликин, — не стареющий секретарь обкома, а юноша, вновь назначенный инструктором. «Юность, юность! — подумал Чубасов. — У каждого она была — своя юность, своя поэзия. «Истоки души», — так говорила Люба о раннем детстве. Не вернее ли сказать так о юности?»

— Так вот, — продолжал Бликин помолодевшим, играющим голосом. — Послали меня в район, на выборы секретаря райкома. Обком дал кандидатуру, а на месте своя кандидатура! Чуть не полрайона против обкомовской. «Не знаем, говорят, вашего привозного», — да и только! «Если хороший, так пусть, говорят, сперва у нас председателем в колхозе поработает». Сложная обстановка!.. Так вот, я, мальчишка, юнец, в первый же свой выезд сумел овладеть положением. Выявил главных смутьянов. Изолировал их морально. Создал вокруг них необходимое мнение. С более сговорчивыми поговорил в индивидуальном порядке. Я не допустил провала кандидатуры обкома. А ведь был мальчишка, юнец!

«О чем? О чем говорит он? — не веря себе, спрашивал Чубасов. — А я-то думал о «поэзии юности». Истоки души! В чем они? В чем? В том, чтобы умело обойти большинство коммунистов района? И этим он гордится как своей первой заслугой перед партией, как своею первой победой! Так чего, чего же можно ждать от этого человека?!»

В сквозном свете десятилетий ясно, как под рентгеном, раскрылась Чубасову внутренность Бликина. Антидемократическая сущность.

— И ваша кандидатура оказалась лучше, чем та, которую выдвигал районный партийный актив? — спросил Чубасов и не узнал своего голоса. В нем звучали вызов и насмешка, горечь и осуждение.

— Что?! — Бликин резко обернулся: опустилась его приподнятая рука, затылок и спина обрели обычную окаменелость. — Вы что, сговорились вчера с Грининым?

«Ясно, Гринин заодно со мной!» — обрадовался Чубасов.

— Вы понимаете, что вы с ним вчера натворили? — продолжал Бликин. — Вы провалили на совещании линию обкома и линию ЦК.

— Я не проваливал линии ЦК.

— Вы противопоставляете обком Центральному Комитету? — В тоне послышалась холодная угроза, она не взволновала Чубасова. Сегодня, после партийно-хозяйственного актива и после рассказа, приоткрывшего юность Бликина, он уже был для Чубасова не тем, что вчера,

Чубасов ответил спокойно:

— Мне кажется, что это вы противопоставляете свою линию линии ЦК. В ЦК мне сказали ясно: разберитесь в настроении коллектива. Это я и сделал.

— Когда парторг идет на поводу и в хвосте у масс, он может потерять свое лицо.

— Когда парторг внимательно прислушивается к голосу партийной организации, он обретает свое лицо.

Бликин сел.

— Если завод теряет лицо, то теряет или обретает лицо парторг? Как по-вашему?

Спокойным, даже небрежным жестом он подал Чубасову телеграмму:

«Сев в ряде колхозов под угрозой срыва. Летят противовесы, и новые тракторы с тяжелыми повреждениями выходят из строя. Считаю положение на заводе неблагополучным. Прошу вашего личного вмешательства. Секретарь райкома Курганов».

— Лицо завода не только теряется, — сказал Бликин. — Завод шлепается лицом в грязь… Как по-вашему, что тогда происходит с лицом парторга?

Грозное, пожарное лето. Под небом, раскаленным до белесого, алюминиевого блеска, скудные нивы. Серая земля сквозит меж низкими стеблями. «Почему именно здесь?»—думал Бахирев, оглядывая из окна машины однообразную изменчивую холмистую землю. Он приехал в этот район, потому что здесь было наибольшее количество аварий. «Тракторы подрываются на противовесах», — телеграфировал из МТС какой-то Петрушечкин. «Подрываться» можно на минах. Но на противовесах?.. Фраза отдавала катастрофой и паникой. Четыре изуродованных трактора из последней партии. Были сигналы из нескольких других районов, но там по одному, а здесь четыре. Плохая МТС? Плохие кадры? Нарушены условия эксплуатации? Понять, почему именно здесь четыре, — значит наполовину разгадать загадку летающих противовесов. Телеграмма о четвертой аварии пришла вчера в конце дня. Бахирев в ответ телеграфировал, чтоб поврежденный трактор не трогали, и с рассветом выехал. «Люди мне доверили, — думал он, — а я до сих пор не могу обезопасить завод от аварий».

Новый главный конструктор Белокуров, узколицый, педантичный человек, заново проверил все расчеты и подтвердил надежность конструкции. Тайна противовесов оставалась тайной, и Бахирев ждал, что поездка на место происшествия поможет проникнуть в нее.

Чем дальше, тем круче опаленные солнцем холмы и глубже тенистые ложбины. На взгорьях все блекло и сухо, а в ложбинах и вдоль пойм свежая и сильная зелень. Что расскажете противовесах эта холмистая земля? Он смотрел так, словно ждал увидеть, в ближнем пола тяжелую красную скобу противовеса. В ухабе тряхнуло, и на плечо Бахиреву съехал лежавший у заднего стекла сверток, перевязанный розовым конфетным бантиком. Бахирев досадливо шевельнул плечом: «Еще мне эти бантики… Накачал на свою голову крестницу…»