Глава 4.

Позвольте мне внести ясность. Сильвер Париси не в моем вкусе.

Рубашки слишком большого размера и потертые джинсы сами по себе не очень сексуальны. Эти джинсы делают ее похожей на девчонку-сорванца. Насколько я могу судить, она ничего не делает со своими волосами, и вряд ли стоит упоминать отсутствие подводки и туши на её лице.

В прошлом меня привлекали женщины, которые ухаживают за собой. Девушки, которые тратят время на то, чтобы выглядеть наилучшим образом, прежде чем выйти из дома. Однако в последнее время образ куклы Барби не заводит меня. Раньше мне нравились узкие юбки и каблуки, но в последний год или около того я обнаружил, что серьезно раздражен тщеславием и поверхностностью девушек, которые толпились вокруг меня. Конечно, они могут хорошо выглядеть, но в девяти случаях из десяти они тупее, чем пробки, лишенные какой-либо индивидуальности или мнения, и достаточно скучные, чтобы довести парня до чертовых слез.

С другой стороны, Сильвер Париси…

Я чувствовал, что она наблюдает за мной в том коридоре во время нашего разговора с Мэйв и помощником шерифа. Почувствовал на себе ее взгляд и понял, что меня осуждают. То, как она отказалась назвать мне свое имя в классе Клайна, и яростный вызов, вспыхнувший в ее глазах, когда она приказала мне выйти из машины, заставили меня по-настоящему обратить на нее внимание. Прошло уже две недели, и с тех пор я не могу ее не замечать.

Я сделал все, что было в моих силах, чтобы не думать о Сильвер. Но это трудно, когда она каждый день посещает хотя бы один из моих уроков, и мы обычно сидим бок о бок в конце класса.

Я не сказал ей ни слова с тех пор, как вышел из ее машины. Не было произнесено ни единого звука. Впрочем, много наблюдал за ней. Бывали моменты, когда мне казалось, что она готовится заговорить со мной, обдумывает, что сказать, но потом, кажется, передумывает и исчезает в переполненных коридорах, даже не раскрыв рта.

По правде говоря, в первые недели моего пребывания в Роли Хай никто со мной по-настоящему не разговаривал. Черная туча нависла над моей головой, мой гнев готов вспыхнуть в любой момент, и другие студенты стараются держаться на расстоянии.

Меня бесит, что меня перевели из Беллингема. Я злюсь, что мне приходится ходить по такому тонкому льду в драгоценной, претенциозной школе Роли, и еще больше злюсь на себя, что, кажется, не могу очистить свою гребаную голову. Видите ли, я не могу перестать думать о девушке в мешковатых футболках и грубых высоких ботинках. Не могу выбросить из головы ее непослушные золотисто-каштановые волосы и пронзительные голубые глаза. Когда я иду из одного класса в другой, то стараюсь не смотреть, но всегда знаю, где она.

И, что самое поганое, чем больше слухов я слышу о ней... тем больше злюсь. Эта девушка со стальным хребтом. Она обнажает зубы на весь мир каждый раз, когда я вижу ее с высоко поднятой головой, с угрозой в глазах, как волк, загнанный в угол, готовый драться по любому поводу.

Я уже привык задерживать дыхание рядом с ней. Куда бы ни пошла Сильвер, за ней следует гнетущее напряжение, можно даже почувствовать, как оно покалывает кожу словно электричество. Не знаю, почему и когда я принял это решение, но я понял, что жду, когда что-то произойдет, когда чиркнет спичка или взметнется кулак в ее сторону... и я готовлюсь стереть с лица земли всю гребаную школу, чтобы защитить ее.

Это так чертовски глупо.

Мне не следует вмешиваться.

Это не мое гребаное дело.

Я должен уйти и позволить ей самой разобраться со своим дерьмом.

Потому что, насколько я могу судить из моего молчаливого наблюдения и ожидания совершенно ясно, что Сильвер Париси ненавидит меня.

— Алекс? Эй? Какой сегодня день, милый? Потому что, согласно моему расписанию, сегодня понедельник, а понедельник не входит в твой список посещений.

Черт возьми!

Я вытряхиваю Сильвер из своей головы, пытаясь сосредоточиться на женщине передо мной, но на самом деле трудно по-настоящему увидеть социального работника. Они все одинаковые. Эта женщина, Ронда, одета в яркую розовую рубашку с цветочным принтом, и ее серьги такие большие, что они практически лежат на плечах, что отличает ее от других клонов, с которыми мне приходилось иметь дело в прошлом. По крайней мере, у Ронды есть хоть какая-то индивидуальность, которая вносит изменения, но в конце концов она все еще администратор. Приукрашенная канцелярская крыса, ставящая галочки, мыслящая самыми прямыми линиями, не желающая принять даже малейший изгиб, чтобы приспособиться к кому-то другому.

— Теперь я должен работать по средам, а эта сука не разрешает мне приходить по выходным.

Ронда делает вид, что корчит рожу; ее серьги дико раскачиваются, когда она дергается в притворном удивлении.

— Во-первых, как ты думаешь, уместно ли слово «сука», когда речь идет о женщине, которая так любезно согласилась принять Бена в свой дом и заботиться о нем, как о собственном сыне?

Я выдыхаю взрыв смеха, который можно описать только как язвительный, и качаю головой.

— Этой суке наплевать на Бена. Мы оба знаем, что она позволяет ему оставаться с ней только из-за выплаты, которую вы, ребята, даете ей в начале каждого месяца. И никто не просил ее обращаться с ним так, будто он ее сын. Он не ее сын. Я его кровь, и я должен быть в состоянии видеть его, когда мне, бл*дь, захочется.

Ронда недовольно надувает губы. Я умею вызывать недовольство у таких людей, как Ронда. На самом деле это настоящий талант. Я могу сделать это, даже не пытаясь.

— Ты ужасно умен, Алекс. Я знаю, что ты не питаешь иллюзий. Знаю, что ты знаком с суровыми реалиями мира, в котором мы находимся, и именно поэтому я так смущена тем фактом, что ты все еще ожидаешь, что жизнь будет справедливой. Я выпускница колледжа со степенью магистра в области человеческой психологии. Уже должна была бы стать профессором колледжа и получать смехотворное жалованье, но поскольку я не только чернокожая, но еще и женщина, меня совершенно не удивляет, что я сижу здесь через стол от тебя и объясняю, что ты не можешь просто делать все, что тебе заблагорассудится, когда тебе этого захочется. Почему Джеки сказала тебе не приходить на выходных?

Я откидываюсь на спинку стула, скрестив руки на груди. Снаружи идет снег. Вид из окна третьего этажа этого дерьмо-ящика, надо признать, довольно симпатичный. Деревья у подножия холма, на котором стоит здание, все покрыты белой пылью. На мгновение я переношусь в другое время и другое место, и вижу уменьшенную версию себя, нетерпеливо стоящую рядом со старухой с мутными глазами, когда она похлопывает по краю сита, посылая облака сахарной пудры каскадом вниз на свадебное печенье, которое мы только что испекли вместе.

— Байк. Она сказала, что он производит слишком много шума, — говорю я ей. — Она не хочет беспокоить соседей.

Ронда постукивает кончиком ручки по блокноту, лежащему перед ней на столе.

— А ты не можешь просто поехать на автобусе?

— Нет, я не могу просто сесть на этот чертов автобус! У меня есть средство передвижения. Я не должен ехать двадцать пять миль на автобусе, просто чтобы сделать гребаную Джеки счастливой. Это что, нацистская Германия?

Ронда выгибает бровь.

— Это не имеет никакого отношения к нацистам. Господи Иисусе. Ты иногда приводишь меня в отчаянье, правда. Это касается твоего брата. Ему уже десять лет, и хорошо, что ты есть в его жизни. Если тебе нужно пойти на несколько компромиссов, чтобы поступить правильно, то…

— Компромисс? Урегулирование спора путем взаимной уступки. — Я откидываюсь на спинку стула, наклоняясь так, что передние ножки парят над полом.

— И? К чему ты клонишь?

— То, что я не должен ездить на мотоцикле, это не компромисс. Нет никакой взаимной уступки. Джеки не идет мне навстречу. Она просто добивается своего. Это создает ужасный прецедент, Ронда. Заставляет ее думать, что я прогнусь перед любым случайным, глупым требованием, которое она выдвинет в следующий раз. И это... не произойдет.

Ронда бросает ручку и разочарованно вздыхает. Она бросает на меня усталый взгляд, и я наконец-то вижу ее. Она очень устала. Это неблагодарная работа и в лучшие времена, я знаю это. Вот почему каждый социальный работник, которого я когда-либо встречал, пресыщен и полностью смирился с тем, что система сломана.

— Разве ты еще не научился выбирать свои сражения, Алекс?

Я пожимаю плечами, не желая отказываться от своей точки зрения.

— Если я уступлю в чем-то, то в конечном итоге проиграю. И я не хочу потерять из-за нее Бена. Он единственная семья, которая у меня есть в этом мире. Как только мне исполнится восемнадцать, то подам прошение об опеке над ним. Я возьму его к себе жить, и мне больше не придется беспокоиться о всякой хрени Джеки.

Ронду это заявление не удивляет. Это не та идея, которую я только что выхватил из воздуха. Я всегда планировала забрать Бена, как только стану достаточно взрослым. Я ждал этого семь лет, и теперь конец уже близок. Теперь мне осталось ждать всего семь месяцев, прежде чем я смогу стать законным опекуном Бена, и мы сможем свалить из Вашингтона.

— Малыш, прямо сейчас я бы сказала, что шансы любого судьи присудить тебе опеку над этим ребенком равны большому жирному нулю, — сообщает мне Ронда. — Взгляни на себя. Ты ездишь на мотоцикле. Твои руки больше похожи на чернила, чем на кожу…

— О, так вот оно как? Я ожидал от вас большего. Учитывая, что вы не только чернокожая, но и женщина, я бы подумал, что вы будете немного менее осуждающей, чем…

Ронда поднимает руку, прерывая меня.

— Даже не пытайся проворачивать это дерьмо со мной, парень. Я не должна сидеть здесь и тратить свое время на тебя. У меня есть собственный ребенок, и я закончила работу двадцать пять минут назад. Могу уйти отсюда в любое время, а ты можешь сидеть здесь со своим плохим отношением в тишине, если это то, что ты хочешь. Или ты можешь заткнуться к чертовой матери и выслушать меня.