- Глеб вернулся?

- Как положено.

- А этот, что с ним, он где?

- В камере.

- А мой, гаденыш, представь себе, сбежал.

- Да ну? Тогда иди. Докладывай.

Удрученный Ваганов сбивчиво доложил. Начальник райотдела милиции майор Мацак сильно не возмутился. Он знал, что жены братьев Вагановых ждут, не дождутся своих мужей: те, случается, на службе раздобудут, когда пятерку, а когда и десятку, а это уже хлеб: с хлебом умный работник не голодает.

Сержант Ваганов, как провинившийся генерал, не оправдывался. Потупив стриженную - под крутого - голову, молчал. Всем своим видом давал понять, что он виноват, что он ещё молодой, а значит, исправится. Он готов отвечать по всей строгости российских законов, зная, чем строже закон, тем меньше охотников его выполнять.

В милиции, как и в тюрьмах, жили голодно, и Борис Ваганов мечтал поступить к богатому частнику. Таких в районе пока было двое: владелец "Автосервиса" Павел Петрович Ишутин и владелица фермерского хозяйства Фейергрот графиня Цвях. Но Павел Петрович уже подобрал себе охрану - под видом подсобных рабочих охранники денно и ношно торчали в "Автосервисе". Графиня в дополнительных охранниках, видимо, тоже не нуждалась. Ее, как было известно братьям Вагановым, охраняли четверо бывших военных. По слухам, она их отбирала, как Екатерина Великая, отбирала себе фаворитов: ночь проводила с ними в постели, а потом решала: брать или не брать. С этой целью в частной гостинице на Борисовском проезде графиня снимала "люкс". Среди отобранных оказался один рыжий и такой мелкий, что глядеть тошно.

Но братья Вагановы этому не удивлялись, помня шутливую присказку деда: "Корявое дерево в сучок растет". В "сучках" немки разбирались не хуже русских.

Много было слухов и о заработках графининых охранников. Называли фантастические для Каменского района суммы. При массовой безработице такие заработки вызывали звериную зависть. Некоторые жены, измученные безденежьем, не прочь были послать своих мужей к любвеобильной графине. Но та с женатыми не связывалась, зная крутой нрав русских молодух: они не только коня на скаку остановят, но при надобности набьют морду и не посмотрят на титулы.

Мужики завидовали работникам графини. И эти же работники, как догадался Борис Ваганов, встретили его на дороге в черных масках с автоматами навскидку. По требованию встретивших он, снял с задержанного наручники. Рыжий взял свой автомат.

- Где пистолет?

- Вот. - Ваганов похлопал себя по кобуре. - Только, ребята, не отбирайте, иначе меня...

Его табельное оружие отбирать не стали, но патроны из обоймы выщелкали.

- Где мой пистолет? - повторил рыжий, - А его... другой... забрал, соврал Ваганов.

Самый высокий, в черной маске и черной униформе, сказал Ваганову:

- А ты, мент, нас не видел. Твой задержанный сбежал. С оружием. Понял? Ну, шпарь,

И сержант Ваганов пошпарил уже налегке. Его пистолет был при нем. При нем же был и пистолет задержанного. "Продам", - решил уже заранее.

Суда он не боялся: не первый вот так убегает. А потом они же благодарят кто деньгами, а чаще - ходовым продуктом : мукой или бараниной.

18

Уже в сумерки Павел Петрович Ишутин вернулся в Каменку. В "Автосервисе" ночные работы были в самом разгаре: опять кто-то попал в аварию - багажник "девятки" смят в гармошку, выбито заднее стекло, согнут задний бампер.

Этим "кто-то" был знакомый коммерсант Игорь Силуков, сбывавший в округе турецкие куртки. Злобный и мстительный, он вел с конкурентами непрерывную борьбу. Главными объектами его злобы были мигрирующие цыгане, тоже сбывавшие такие же куртки.

Сейчас он попал в аварию не по своей вине - по вине двух цыган, несшихся ему навстречу на мотоцикле "Ява".

- Понимаешь, Петрович, - говорил Силуков, в бессильной ярости сверкая белками глаз, как попавшая в капкан собака. - Понимаешь, на хвосте газует "Бычок", а впереди, ну вот как до стены, - показал на мастерскую, перекресток. Моя дорога - главная. Гоню, не опасаюсь. Вижу, двое на мотоцикле - слева. Соображаю: у них - правый поворот, а они, как камикадзе, прямо мне под колеса. Я, сам понимаешь, бью по тормозам. "Бычок" - на меня. Тот водитель тоже ударил по тормозам. Но мы оба гнали, как и положено, по трассе. Хотя, конечно, перед перекрестком и следовало бы чуточку притормозить. А те, лошадники, жухнули впритирку.

- Номер запомнил?

- Номер не запомнил, в вот морду той, что сидела сзади, засек. У меня, понимаешь, на баб глаз - алмаз. Тряпки на ней цыганские, а она вовсе не цыганка.

- А что ещё заметил? - Рука у него или у неё на подвязке.

"Уж не те ли?" - подумал Ишутин о женщинах, ночевавших в гостинице и оставивших под линолеумом окровавленный бинт. Но те, по заверению хозяйки, были то ли балкарки, то ли ингушки.

- Я этих камикадзов найду, - злобно пообещал Силуков.

- Но ты же мотоциклиста не приметил?

- Приметил. А толку? Он был в защитных очках. А вот второго или вторую я где-то видел. - Вспомни. У меня к этим мотоциклистам есть претензии. Момент, - говорил Силуков, словно обрадовавшись, что не он один имеет зуб на эту пару. - Тряхну мозгами... А видел я того, что сидел сзади, на базаре. То ли в Воронеже. То ли в Луганске. Скорей всего на хитровке. В каком-то райцентре.

Райцентров на юге России не один десяток, а хитровок, то есть не облагаемых данью рынков, - тьма.

Пока Ишутин разговаривал с пострадавшим, мастера под руководством Левы принялись рихтовать кузов. Работа, как всегда, спорилась. На глаз Павел Петрович прикинул: к утру справятся.

А из головы уже не выходили мотоциклисты. В тот вечер, когда была уничтожена семья Данькиных, в поселке слышали, как по улице в направлении карьера прострекотал мотоцикл.

При неудачном нападении на Юрия Панасенко те двое тоже были на мотоцикле. Панасенко не растерялся - выстрелил вдогонку.

"Не он ли ранил?" Кое-что прояснялось. Две женщины кавказской наружности в гостинице оставили окровавленный бинт. Плохо, что хозяйка сразу же по их просьбе вернула им паспорта. Объяснила она просто: это спортсменки, отстали от команды. Поэтому спешили, на рассвете уехали. Спрашивал её, конечно, Павел Петрович. А интересовался он потому, что ночью якобы у него из "Автосервиса" кто-то угнал мотоцикл.

Зная Силукова, как человека, который не успокоится, пока с досадившим ему не сведет счеты.

Павел Петрович пригласил его к себе в офис и там за чашкой кофе сделал предложение:

- Игорек, разыщи этих подонков. Разыщешь - ремонт за мой счет.

- А доставить их живыми или мертвыми?

- Живыми, разумеется. В случае надобности дам подмогу.

- Это уже голос. Твои ребята хваткие. А цыгане, они где-то здесь кругляют, куртками торгуют, овец воруют. Спрос на овец - сам понимаешь: на трассе - одни шашлычные. Если не Мамедова, то какого-нибудь Акопяна, а то и Мигрелидзе. И все потчуют нашего брата из нашего же хлева.

"Знал бы Силуков, какими овечками интересуются мотоциклисты?" подумал Павел Петрович, а вслух сказал:

- Если их сейчас не остановить, через пять-шесть лет мы только затылки почешем: овец не станет. Ты-то местный, старожил, последствия можешь представить.

- Представляю, - признался Силуков. - Когда я родился, здесь было нас, русских, пятьдесят пять тысяч. Теперь и двадцати не наберется. Мои родители уже дом продают. Бежать собираются. А дом строил ещё прадед. Мать плачет. Батя матерится. Это ж надо, говорит, без единого выстрела сдать Россию!

- И куда они теперь, твои родители?

- Под Воронеж. Русь, Петрович, сжимается, как высыхающий хлеб. А сухарь в форме буханки что булыжник: врезать кому-нибудь в харю - в самый раз.

- Хлебом, Игорек, бьют по желудку.

- Знаю... Поля уже зарастают этим, как его, американским подсолнухом.

- Амброзией?

- Именно!

- Родители уедут. А ты как?

- Я пойду, как сказал бы вождь, другим путем. Около трассы я уже купил территорию: чуть поменьше Андорры, чуть побольше Ватикана. Сварганю на ней магазин.