За весь день Силуков и Чермашинцев о чем только не переговорили!

Мотоциклисты на "Урале" - они тоже за ними следили - на заходе солнца вернулись в Мергель.

Над каменистыми холмами - над этим лунным ландшафтом - ещё долго догорала заря. Стояло такое безмолвие, что было слышно, как в голове после изнурительно жаркого дня стучала кровь.

В свете зари появился реактивный самолет. Самого самолета не было видно, но быстро в размерах увеличивался инверсионный след. Потом до слуха донесся какой-то странный звук, не характерный для реактивного самолета.

Самолет летел высоко, удаляясь, но звук нарастал, и прежде чем друзья успели сообразить, из суходола стремительно выскочил мотоцикл и, слегка притормозив у камней, так же стремительно нырнул в распадок. В распадке уже было совсем темно, но и там мотоцикл несся с выключенными фарами - скользил по камням как тень.

Теперь по звуку можно было четко определить - это "Ява" с мощным двухцилиндровым двигателем. Чувствовалось, мотоциклист дорогу знает превосходно - гонит как на ралли.

Сколько на мотоцикле было седоков не определили. Если два, не исключалось, что это были те самые, на которых и устраивалась засада.

Оба испытывали смущение: двое суток выслеживать и, стоило на минуту слопоушничать - полюбоваться самолетом, - как все труды коту под хвост. Чермашинцев нервничал, кусал ногти.

- Может, догоним?

- Ну, догоним, - рассуждал Силуков, - а это окажутся пацаны. В Москве их называют рокерами, а ещё - полуфабрикатами.

Они определили: мотоцикл умчался в направлении Барановки. Решили вернуться к месту засады: а вдруг ещё кто вот так?..

Предчувствие их не обмануло. Это "вдруг" произошло во второй половине ночи, когда за мглистыми холмами скрылась ущербленная луна и её свет отдаленно напоминал зарево.

Из распадка донесся теперь уже знакомый звук. Через какую-то минуту мотоцикл резко затормозил - Силуков и Чермашинцев успели перекрыть дорогу.

Было видно: на мотоцикле - мужчина и женщина. Мужчина - в каске, женщина - в темной косынке, юбка длинная.

Чермашинцев открыто пошел к мотоциклистам. О чем он спросил - Свлуков не расслышал, но заметил, как женщина подняла руку на уровень плеча и как бы показала на Чермашинцева. Чермашинцев, не издав ни звука, стал медленно падать. Мотоцикл взревел, развернулся и на высокой скорости умчался в распадок.

Чтоб не задеть товарища, Силуков выждав секунду, выстрелил вдогонку мотоциклу. Вспышки от выстрелов на мгновенье выхватили из темноты короткий отрезок дороги и лежащего на ней Чермашинцева. Силуков подбежал к нему, перевернул на спину, посветил в лицо фонариком. Чермашинцев был мертв.

В Каменке при вскрытии трупа оказалось, что Чермашинцев получил дозу нервно-паралитического ОВ. Эксперт, доставленный вертолетом из областного центра, установил, что стреляли ампулой, которая при столкновении с преградой раскалывается и в радиусе трех-четырех метров поражает все живое: на месте гибели Чермашинцева нашли несколько мертвых ящериц и собрали горстку кузнечиков.

Почерк был знакомый. Теперь знали, что стреляла женщина, что убийцы раскатывают на мотоцикле "Ява", что дороги им хорошо известны - несомненно, кто-то из местных.

Заполучить заключение экспертизы для Ишутина труда не составило - он его спешно передал в Москву,

Несмотря на воскресный день, полковник Гладков был на службе, ждал сообщений по делу "Корж". Он был недоволен работой Полунина: террористы по-прежнему чувствовали себя хозяевами.

Николай Николаевич, конечно, понимал, что в тех условиях по-другому Полунин действовать не мог, иначе засветил бы себя. Не мог иначе действовать и Павел Петрович Ишутин. Он все время опаздывал. А заметно торопливый агент уже не агент. Зато плюсом было, что он, хоть и с запозданием, но сообщал о самом важном, не упуская мелочей.

И в этот раз он сообщил то, о чем не сразу узнали даже в областном управлении ФСБ: в ночь с субботы на воскресенье в Барановке были убиты жители этого села Остапец Кирилл Игнатьевич и его жена Валентина Ивановна.

Остапец был из бригады Валерия Шута. В понедельник туда должны были выехать капитан Полунин и лейтенант Давлетова.

23

В воскресенье они решили проскочить в Барановку по холодку, притом на сутки раньше. - Предупреди Митю, что нас не будет, - напомнила Гюзель.

Семен обыскался - хозяина дома не нашел, подумал, что тот уехал в Каменку на базар с тещиным соседом Панкратом Елизаровичем, безногим инвалидом, продавать огурцы.

Митю нашла Гюзель в копне сена. Семен разбудил его с трудом. Плоское лицо хозяина дома, заросшее сизой, как у волка, щетиной, было измято, в мутных, глубоко посаженных глазах, гнездилась боль. Правая рука была на перевязи, под рубашкой просматривался бинт.

- Никак побили?

- Было дело, - охотно согласился Митя и с наигранной бодростью: Ничего, заживет. Мы козопасы, живучие... А вы меня искали?

- Искал. Если подъедет начальник "Автосервиса", скажи: аспиранты в Барановке. Хотим повидаться с вашей знаменитой целительницей.

- С Харитонихой?

- С ней.

- А вы предварительно договорились?

- Неужели к ней очередь?

- Еще какая! Как за пивом.

Митя опять зарылся в сено, лицо прикрыл старой казацкой фуражкой.

В саду, где абрикосовые деревья уже принимали золотистый оттенок, чувствовалась приятная прохлада. Да и по дороге, как только мотоцикл вырвался в степь, ветер ласково холодил лицо, будто сейчас была не середина июня, а по крайней мере, наступил сентябрь.

На подъезде к седьмой скважине из-за покатого холма показалось солнце, и Каменный Корж мгновенно преобразился: все, что виднелось на горизонте, приобрело, как и в Митином саду, золотистый оттенок.

Впереди, в суходоле, возвышалась груда свежеломаного мергеля. Вчера днем, когда Семен и Гюзель осматривали седьмую скважину, эти камни лежали у дороги, сейчас они её перегораживали.

Пришлось остановиться. Пока Семен с проезжей части убирал камни, Гюзель вдруг на щебенке заметила бурые пятна.

- Кровь!

Кровь была свежая. Рядом четко выделялся отпечаток протектора.

- Кто-то тут недавно разворачивал мотоцикл.

Следы от протектора были по обе стороны груды камней.

- А протекторы - разные, - определила Гюзель. - А вот и причина крови: два мотоцикла.

Гюзель подобрала гильзу от пистолета Макарова. По запаху сгоревшего пороха установили, что стреляли ночью или на рассвете, но не раньше вчерашнего вечера.

Захватив с собой гильзу, Семен и Гюзель продолжили путь. В девятом часу утра, когда солнце уже сильно припекало, они добрались до Барановки.

У пожилой женщины, переходившей с пустым ведром дорогу и остановившейся, чтоб их пропустить, они спросили, где дом целительнецы бабушки Харитонихи. Кивком головы женщина показала на купу старых ветвистых тополей. Под ними белел обнесенный палисадником саманный домик.

- Только вы её там не застанете, - сказала женщина. - Она ещё затемно побежала к Остапцам.

- Побежала? - усомнилась Гюзель. - Сколько же ей лет?

- Когда горе и старые бегают... Да, да, побежала, - скорбно повторила женщина и поджала темные губы. - Ночью у неё внучка убили. И жену его...

Остапцы жили на окраине Барановки, а Барановка - сотня дворов по берегу пересыхающего к лету ручья.

Во дворе в тени тополей топталось десятка полтора сельчан, в большинстве пожилые женщины и дети. Мужчины, по всей видимости, находились в доме.

- Кто здесь Евдокия Харитоновна? - спросил Семен, обращаясь к женщинам.

- Она в хате, возле покойников, - ответили с готовностью, оглядывая подъехавшую пару.

- Вы не из прокуратуры?

- Нет. Мы собираем травы.

Семен было взошел на крыльцо, ещё не зная, с чего начинать разговор с целительницей, как навстречу ему вышел сухонький кривоногий мужчина, впалые щеки выдавали в нем человека, страдающего язвой желудка. Он был в серой несвежей адидасовской футболке с орлом во всю грудь, в домашних тапочках и милицейских бриджах. По бриджам Семен определил - власть.