Шакалы-зрители как по команде повернули морды к людям, которые ворвались на поляну. И Олегу показалось вдруг, что красные точки шакальих глаз смотрят на него с осуждением. Разве можно нападать всем вместе? Это же не по правилам.

Шакал, который все норовил выхватить, захватить зубами нож, вдруг повалился набок, из основания длинной шеи торчала стрела. Оказывается, Томас успел выстрелить, пока Олег разглядывал сцену на поляне. За ту секунду, пока Олег разглядывал, соображал, что к чему. А Дик словно ждал этого, тут же повернулся к остальным шакалам и бросился на них с копьем. А рядом с ним уже были Сергеев и тетя Луиза с тесаком и головешкой. И прежде чем шакалы поняли, что им надо бежать, двое из них валялись мертвыми, а остальные свернулись кольцами, чешуйчатые плоские хвосты концами на голые затылки, и покатились в чащу. И никто за ними не побежал. А Олег шагнул к Марьяне.

— С тобой ничего?

Марьяна плакала. Прижимала к груди шевелящийся мешок с грибами и горько плакала.

— Ну скажи, скажи!

— Меня перекати-поле изжалило, — плакала Марьяна. — Теперь я буду рябая.

— Жаль, что вы так быстро прибежали, — сказал Дик, вытирая кровь со щеки, — я только во вкус вошел.

— Не говори глупостей, — попросила тетя Луиза.

— Третий или четвертый тебя бы одолел, — изрек Сергеев.

По дороге к поселку Дика начало трясти — от шакальих зубов никому еще хорошо не бывало. Все сразу пошли в дом к Вайткусу. Сам Вайткус болел, лежал, а его жена Эгле достала из аптеки — ящика в углу — примочки и настой против шакальего яда, потом промыла рану Дика и велела ему спать. Марьяна хотела проводить Дика, но он отказался. Он не выносил собственной слабости. Через час-два лихорадка уляжется, а когда ему было больно и плохо, он не хотел, чтобы другие видели.

Эгле поставила на стол миску с сахаром, который выпаривают из корней осоки, что на болоте. Только они с Марьяной знали, как отличить сладкую осоку от обыкновенной. И еще малыши, которые чутьем знают, какая трава сладкая, а какую нельзя трогать. Потом Эгле разлила по чашкам кипяток, и каждый сам черпал ложкой густой серый сахарный кисель. У Вайткусов просто. К Вайткусам все любят ходить.

— Ничего страшного? — спросил Томас у Эгле. Как будто не спрашивал уже три раза.

— На нем, как на кошке, сразу заживает.

— Ты все-таки сомневаешься? — спросил Сергеев.

— Я не сомневаюсь, — сказал Томас. — Другого выхода нет. Ты предлагаешь ждать еще три года? Мы вымрем от скудости.

— Мы не вымрем, — успокоил с койки Вайткус. Борода и копна волос скрывали все лицо. Был виден только красный нос, светлые пятна глаз. Неизвестно, откуда вылезал тонкий голос. — Мы окончательно одичаем.

— Одно и то же, — сказал Томас. — Попался бы мне Даниэль Дефо. Жалкий враль.

Вайткус захохотал, словно закашлялся.

Олег уже слышал эти разговоры. Сейчас их вести — совсем уже пустое дело. Он хотел было пойти в сарай, где Старый с учениками снимал шкуры с убитых шакалов, поговорить со Старым. Просто поговорить. Но потом поглядел на миску с сахаром и решил съесть еще немного. Дома они с матерью доели свою долю еще на позапрошлой неделе. Он зачерпнул сахару так, чтобы ложка была неполной.

— Пей, Марьяшка, — сказала Эгле. — Ты устала.

— Спасибо, — поблагодарила Марьяна. — Я грибы отмачивать положу. А то заснут.

Олег разглядывал Марьяну, будто впервые увидел, даже ложку забыл поднести ко рту. У Марьяны губы как будто нарисованы, они чуть темнее к краям, удивительные губы, таких ни у кого больше нет во всей деревне. Хотя она немного похожа на Сергеева. Совсем немного. Наверное, тоже похожа на мать, только ее матери Олег не помнил. А может быть, на своего деда? Удивительная вещь — генетика. Старый в теплице — яме за сараем, хозяйстве Марьяны, ставил для учеников опыты Менделя с горохом. Ну, правда, не с горохом, а со здешней чечевицей. Все сходилось, только с коррективами. Иные наборы хромосом, разумеется, иные. У Марьяны треугольное лицо, скулы и лоб широкие, а подбородок острый, так что глазам на лице места много, и они заняли все свободное место. И очень длинная шея, сбоку на ней шрам, розовый, с детства. Марьяна к нему привыкла, а из-за перекати-поля переживает. Не все ли равно, есть у человека точки на лице или нет? У всех есть. А на шее у Марьяны, как у других женщин или девочек в поселке, веревка с деревянной бутылочкой противоядия. Мужчины противоядие носят в кармане.

— Представь себе, что поход кончится трагически, — вслух подумал Сергеев.

— Не хотел бы, раз я в нем участвую, — сказал Томас. Вайткус опять засмеялся, забулькало где-то в середине бороды.

— Парни, Дик с Олегом, — надежда нашего поселка, его будущее. Ты один из четырех последних мужчин.

— Приплюсуйте меня, — пробасила Луиза и начала громко дуть в чашку, чтобы остудить кипяток.

— Меня ты не убедишь, — сказал Томас. — Но если очень боишься, давай оставим Марьяну здесь.

— Я боюсь за дочь — да. Но сейчас разговор идет о более важных вещах.

— Я пойду грибы намочу, — легко поднялась Марьяна.

— Кожа да кости, — сказала тетя Луиза, глядя на нее. — Буквально кожа да кости.

Проходя мимо отца, Марьяна дотронулась кончиками пальцев до его плеча. Он поднял трехпалую ладонь, чтобы накрыть кисть Марьяны, но она уже убрала руку и быстро прошла к двери. Дверь открылась, впустив мерный шум дождя, и громко хлопнула. Олег чуть было не сорвался вслед за Марьяной, но удержался, неудобно как-то.

Из второй комнаты вышел, нетвердо ступая, один из сыновей Вайткуса. А всего у Вайткусов было шестеро детей, мировой рекорд.

— Сахару, — попросил сердито ребенок.

— Я тебе покажу — сахару! — возмутилась Эгле. — А зубы у кого болят? У меня? А босой кто ходит? Я?

Она подхватила мальчишку и унесла из комнаты.

Олег увидел, что его рука сама по себе снова зачерпнула сахару из миски. Он рассердился на себя и вылил ложку обратно. Пустую поднес ко рту и облизал.

— Давай я тебе еще кипятку налью, — предложила тетя Луиза. — Жалко мне ребят наших, всегда какие-то недокормленные.

— Сейчас еще ничего, — сказала Эгле, возвращаясь в комнату. Вслед ей несся басовитый рев Вайткуса-младшего. — Сейчас грибы пошли. И витамины есть. Хуже с жирами…

— Мы сейчас пойдем, — тетя Луиза все беспокоилась. — Ты бледная совсем.

— Ты же знаешь, почему, — постаралась улыбнуться Эгле. Но улыбка получилась гримасой, как будто ей больно.

Эгле месяц назад родила ребенка, девочку, мертвую. Старый говорил, что ей уже поздно рожать. И организм истощен. Но она — человек долга. Род должен продолжаться. Понимаешь? Олег понимал, хотя разговоры об этом неприятны, потому что об этом вроде бы не надо говорить.

— Спасибо за угощение, — поблагодарила тетя Луиза.

— А как ты умудрилась раздаться, непонятно, — сказал Томас, глядя, как громоздкое тело тети Луизы плывет к двери.

— Я не от хорошей жизни распухла, — Луиза не оборачивалась. В дверях она остановилась и сказала Олегу: — Ты от всех треволнений к Кристине забыл зайти. Они тебя ждут. Нехорошо.

Конечно. Как плохо! Он же должен был еще час назад зайти. Олег вскочил.

— Я сейчас.

— Ну ладно, я так, для дисциплины, — сказала тетя Луиза. — Я сама загляну. Своих сирот накормлю и зайду.

— Не надо.

Олег выскочил на улицу следом за тетей Луизой. И тут вспомнил, что забыл поблагодарить Эгле за кипяток с сахаром. Но возвращаться было нелегко.

Они пошли рядом, идти недалеко. Всю деревню можно обежать за две минуты. По периметру изгороди.

Дома под косыми, односкатными крышами теснились, прижимались один к другому, двумя полосками по обе стороны прямой дорожки, что резала деревню пополам, от ворот в изгороди до общего сарая и склада. Крытые плоскими розоватыми длинными листьями водяных тюльпанов крыши блестели под дождем, отражая всегда серое, всегда туманное небо. Четыре дома на одной стороне, шесть домов на другой. Правда, два дома пустых. Это после прошлогодней эпидемии.