Он раздраженно ответил:

– Офис моего клиента разбили вдребезги двое суток тому назад.

– Какого клиента? У тебя, что, теперь один только остался?

– Дитер Монкфиш, – выпалил он. – Полиция утверждает, что к нему ворвались местные алкаши. Но дверь не была взломана, ее открыли отмычкой.

– А вдруг он просто забыл ее запереть. Такое с людьми бывает, ты же знаешь.

Он проигнорировал мой полезный совет.

– У него пропали кое-какие вещи. Картотека с именами спонсоров и бухгалтерские книги. Он сказал, что ты была у него в четверг, интересовалась этими документами, однако он тебя выгнал. Он думает, что сейчас они находятся у тебя.

– А ты считаешь, что это я открыла дверь отмычкой? Скажу тебе: нет у меня ничего, принадлежащего Дитеру Монкфишу. Даже его мозгов, которые у него набекрень. Клянусь девичьей честью. Ручаюсь головой, что, если ты обзаведешься ордером на обыск и прочещешь помещения, как мое, так и моих друзей, ты и клочка бумаги от документов Дитера или его чокнутых дружков не сыщешь. Понял?

– Ну, может быть, и так, – зло сказал он, не зная, верить мне или нет.

– А теперь, раз уж ты мне позвонил и, в сущности, обвинил в грабеже, что само по себе оскорбительно и преступно, позволь и мне спросить: кто из твоих клиентов оплачивает счета Монкфиша?

Он швырнул трубку. Его манеры настолько «оригинальны» и отличаются таким «вкусом», что диву даешься, как его могла взять партнером фирма, столь ревниво относящаяся к своей репутации.

Я отправилась в «Бет Изрейэль». Полиция не позаботилась снабдить Контрераса охраной. Они посчитали, что он застал взломщиков на месте преступления и угодил под горячую руку. Никто, дескать, не пытался уничтожить именно его. Оспаривать это было трудно, но я подумала, что уж лучше бы с ним кто-нибудь был рядом до тех пор, пока он не придет в себя и не опознает мародеров.

В клинике мне сказали, что он еще без сознания лежит в реанимации, но его жизнь вне опасности. Дежурный ординатор пояснил, что рана неглубокая: больной может прийти в себя в любую минуту, а может остаться в бессознательном состоянии еще некоторое время... Нет, видеть его нельзя: в этот блок пускают лишь близких родственников, по одному, да и то с двухчасовым интервалом.

Сколько раз я горячо доказывала Лотти, что такая практика порочна. Что больной нуждается в присутствии близких, особенно в тяжелые минуты. Аппаратура спасет твое тело, а не дух. Но уж раз я упрямицу Лотти не переспорила, куда уж там было тягаться с ординатором. Все они строго придерживались установленных медициной правил. Кончилось тем, что ординатор просто-напросто ушел из посетительской, тем самым оборвав дискуссию.

Я тоже собралась отбыть, когда вошла перегруженная косметикой женщина лет сорока. Ей бы скинуть килограммов десять лишнего веса – она напоминала раздувшуюся резиновую куклу. В ее фарватере неохотно плыли двое мальчишек, одному лет двенадцать, другому около десяти. На них были хорошо выстиранные джинсы и белые рубашечки для торжественных случаев.

– Я – миссис Маркано, – заявила дама с сильным акцентом. – Где мой отец?

Ну ясно: дочь мистера Контрераса – Рути. Сколько раз я слышала ее пронзительный голос, долетавший с первого этажа, но встретилась с ней впервые.

– Он там. – Я показала на сестринскую палату, примыкавшую к блоку интенсивной терапии. – Дежурная вызовет вам врача.

– А вы кто? – спросила она.

Большие карие глаза мистера Контрераса были пересажены на лицо леди, но в них не было свойственной старику теплоты.

– Ви. Ай. Варшавски, его соседка с верхнего этажа. Это я нашла его утром.

– Ясно, вы та самая, которая втравила его во все эти ужасные передряги. Хм, я должна была бы сразу это понять. Это из-за вас ему голову разбили две недели назад? И вам этого показалось мало? Надо было постараться, чтобы его вообще укокошили! Так?

– Ма, пожалуйста, не надо, – сказал старший из мальчиков; его одолевала неловкость, которую только подростки испытывают при виде родителей, устраивающих дурацкие сцены на людях. – Она вовсе не старалась убить дедушку. Детектив сказал, что она спасла ему жизнь. Ты же знаешь, он так и сказал.

– И ты, ты веришь легавому, а не мне?!

Впрочем; она тотчас повернула борт фрегата с пушками ко мне:

– Он же старый человек! Он должен жить у меня. У нас такой славный дом. В спокойном районе. Не то что в вашем Шанхае, на севере. Там, где на него нападают, высунь он только нос наружу...

И я его единственная дочь! Но он мотается за вами по пятам, как послушная овечка. Всякий раз я от него только и слышу: мисс Варшавски – то, мисс Варшавски – другое. Да я взорваться от злости готова, когда слышу ваше имя... Ну, ладно, говорю, если уж ты ее так любишь, женись на ней! Вот что я ему говорю. Можно подумать, что семьи у него нет. И мой Джо, и я ему уже не подходим? А подходит эта юристка с высшим образованием? Та-ак. И мама ему тоже не подходила!

Старший сын напрасно повторял: «Ма, не надо». И он, и его брат держались поодаль, на лицах – нескрываемое сомнение во всем. Такой вид частенько бывает у посетителей в больнице.

Я была смята ее словоизвержением. Факт, она унаследовала – у папаши его ораторские наклонности.

– Меня к нему не пускают, – сказала я. – Но если вы скажете, что вы его дочь, сестры позовут ординатора, и он вас проведет. Пока. Было очень приятно познакомиться... Я сбежала из клиники, чуть ли не улыбаясь, но Рути выразила словами чувство вины, которое я испытывала. Ну почему, проклятье, старина лез не в свое дело? Зачем потащился наверх? Чтобы там ему череп раскроили?... Его ранили при попытке защитить меня. Прекрасно! Но это означало, что теперь-то я непременно должна найти громил. Стало быть, соревноваться с полицией на том поле, где у нее были все преимущества. Правда, они ничего не знали о досье. И мне? надлежало выяснить, кто же платит моему бывшему мужу.

Если бы меня не знали в его конторе, я могла бы устроиться там секретаршей. И речи нет о том, чтобы выудить что-либо у сотрудников. Начни я копать, сейчас же будет доложено Дику...

Моя квартира выглядела ужасающе, беспросветно, невыносимо. Это был не просто разгром. Без мистера Контрераса дом вообще казался безжизненным. Я постояла у окна. Юные корейцы играли в мяч, лихо гоняя его прямо по помидорным кустикам, благо хозяина не было. Я взяла доски, вырубленные из моей двери, и отнесла их в садик. Под немигающим взглядом мальчишек соорудила импровизированный заборчик вокруг кустиков.

– Больше здесь не играйте, ребята. Поняли?

Те молча кивнули. Я поднялась к себе, чувствуя себя значительно лучше, все-таки что-то сделала, хоть какой-то внесла порядок. И снова погрузилась в размышления...

Мистер Контрерас пришел в сознание к вечеру в воскресенье. Поскольку его оставили в реанимационном отделении еще на сутки, я не смогла с ним повидаться. Мне сказали, что он почти ничего не помнит из того, что произошло. Ему вспомнился лишь привычный вечерний уклад: как он готовил ужин, читал газету – результаты гонок, – но хоть его застрели, в памяти – никаких подробностей о происшедшем на лестнице. Не помнил даже, как бежал по ступенькам к моей квартире.

Ни Лотти, ни психоневролог, осмотревший Контрераса, не дали полиции обнадеживающие сведения: не осталось надежды на то, что он вообще когда-нибудь опознает налетчиков. Такое случается, когда резко травмирующий сознание эпизод блокирует кусочек памяти, – временная амнезия. Детектив Роулингс, на которого я наткнулась в клинике, был обескуражен. А я благодарила небо за то, что Контрерас остался жив.

В понедельник утром мой клиент с картонной фабрики решил наконец согласиться с предъявленным мною тарифом. Кто-то из рабочих въехал бульдозером прямо в стену одного из цехов и сокрушил ее, причинив ущерб на сумму в пять «штук». Создалось впечатление, что водитель был полностью невменяем из-за употребления крэка – сырого кокаина. Хозяину фабрики пришлось не по вкусу то; что я приступлю к работе не раньше, чем через неделю, но он согласился на приглашение братьев Стритер. Уже на следующий день двое из них были готовы приступить к работе.