– Кто этот Мак-Майклс? – резко спросила я, давясь земляничным желе.

– Я же сказал, босс Коултера. Что произошло с твоей головкой в Шомбурге? И не ешь, когда разговариваешь. Тебя этому в детстве мама учила?

– Да. – Я поспешно запила ягоды глотком кофе. – Я имела в виду, какое положение занимает Мак-Майклс.

Мюррей замолчал, вероятно, сверяясь с записью в блокнотике.

– Он первый заместитель в общем отделе. Подчиняется доктору Стречи, главе департамента экологии и людских ресурсов.

– Как они отхватили эти должности? Их выбирали?

– Нет, назначали. Сам губернатор на основе законно заверенных аттестаций.

– Ясно.

Я с тоской разглядывала остатки фруктов. Смутная идейка забрезжила у меня в голове. Значит, придется опять тащиться в госпиталь ночью. Но как?

– Эй, Варшавски! Тебя там часом удар не хватил?

– Да нет, я понимаю, надо поторапливаться. Послушай, но ведь кто-то же рекомендовал этих людей? Допустим, призывает губернатор к себе медицинскую общественность штата и говорит: ну-ка, признавайтесь, какие, по вашему мнению, десять человек – лучшие в царстве здравоохранения? Я из них выберу одного и назначу властителем в княжестве людских ресурсов! Живо!!

– Спустись на землю, Вик. Ведь это же Иллинойс. Какой-нибудь фрукт заседает в комитете общественного здравоохранения, или как он там называется согласно закону; у этого типа есть приятель, которому нужна работа. И вот... – Мюррей запнулся.

– Ага! – восторжествовала я. Швед с угнетенным мозгом идет вровень с польской недотепой. – Надеюсь увидеть тебя вечером у Дортмундера...

Он молча повесил трубку. Я усмехнулась и набрала номер Шестого полицейского управления. Роулингс незамедлительно взял трубку.

– Где вас черти носили, Варшавски? Вы же обещали мне не покидать Чикаго.

– Извините. Была ночью в пригороде, ехать домой было уже поздно. Думаю, вам неприятна такая картина: один из ваших дружков-патрульных снимает ошметки моего тела с фонаря на шоссе Кеннеди... Что случилось?

– Ничего особенного, я-то считал, вы должны знать, что случилось, миледи Варшавски. А именно: судя по состоянию вашего револьвера, мы пришли к заключению, что вы не использовали его, чтобы «замочить» Фабиано.

– Ах! У меня камень с души свалился. Ночами спать не могла. Что насчет Серджио?

Он фыркнул:

– У него непробиваемое алиби. Конечно, это ничего не значит. Но мы прочесали его гнездышко в Уоштено и нашли столько кокаина, что любой судья скажет: да, он не подарок для общества... Увы, «смит-и-вессон» не обнаружили.

Я слишком хорошо помнила это гнездышко и пожалела, что не участвовала в обыске, о чем и сказала Роулингсу.

– Вот уж не знал, что могу быть вам хоть чем-то полезен. Зайдите к нам и заберите вашу пушку. Если хотите. И на будущее: коли проводите ночь не в Чикаго, ставьте в известность.

– И что же, это навсегда? А вдруг я весной в Англии захочу побывать, вам это тоже интере...

Он бросил трубку, оборвав меня на полуслове. Бывают же такие люди, всегда чем-нибудь недовольны.

Я принюхалась к моей рубашке, вряд ли удастся доехать в ней до дому, не задохнувшись. К счастью, при мотеле был магазинчик, где я приобрела белую рубашку-безрукавку и черные джинсы. Засунув грязные вещи в сумку, рассчиталась с портье. Ночное удовольствие влетело в двести долларов. И поехала в город, благословляя клиента с картонной фабрики.

В Чикаго я первым делом заехала за револьвером. Роулингса не было, но он оставил распоряжение дежурному офицеру. Пришлось подписать кучу бумаг, зато получила расписку.

Дома, сбросив колготки и туфли на каблуках, я переоделась, после чего отправилась в деловую часть города, в свой офис.

Было довольно прохладно, так что я не стала включать кондиционер, но открыла окно, впустив в комнату городские звуки и запахи. Они и грохочущий шум надземки, проходившей несколькими этажами ниже, создавали приятный фон моей работе. Сначала я набрала номер, списанный с календаря Хамфриса. Никакого ответа.

Я вынула бумаги из портфеля и разложила их в стопки: врачебные материалы для Лотти, а финансово-административные для меня. Сортируя бумаги, я весело насвистывала мотивчик из «Белоснежки и семи гномов»...

Сначала я внимательно перечитала контракт Питера. Ого! Базовый ежегодный оклад составлял 150 000 долларов за работу в качестве главного акушера плюс два процента прибыли, получаемой от коммерческой деятельности на этом поприще. Кроме того, участие в общих прибылях клиники в зависимости от личного вклада и соответственно количеству персонала. И наконец – льготы в почтовых расходах и некоторые другие привилегии. Не работа – мечта...

Имелось также письмо некоего Гарта Холлингсхеда, председателя Национальной компании. В заключительном абзаце он подчеркивал: «Рекомендации, полученные нами из Норт-вестерна, свидетельствуют, что в свое время Вы были выпускником № 1. Есть также подобные хвалебные отзывы об искусстве, проявленном Вами в акушерской сфере. Все мы очень хорошо понимаем Ваше стремление и в дальнейшем повышать уровень мастерства! Надеемся, что наши условия в данной области будут достаточно адекватны общенациональному фону...»

Ну и ну! Напиши мне кто-нибудь такое письмишко, предложи такие деньги и участие в прибылях, да тут всерьез задумаешься, отказаться или нет... Итак:

«Дорогая госпожа Варшавски. Учитывая, что Вы являетесь непревзойденным шилом в попе полиции, а также Ваши необыкновенные способности к дедукции, мы от всей души желаем, чтобы Вы и в дальнейшем оставались частным детективом с заработной платой две-три тысячи долларов в год, плюс отсутствие страхования жизни, плюс раненая физиономия и, кроме того, регулярный взлом вашего жилища...»

Я обратилась к материалам Хамфриса. В них были документы о структурной организации клиники. Выяснилось, что Хамфрис – глава «Дружбы-5» с окладом и премиями в сумме 200000 долларов ежегодно в том случае, если коммерческая деятельность выполняет свои задачи по получению барыша. Кроме того, большая доля от прибыли, какой бы высокой она ни была... Я присвистнула: ничего себе!

Оказалось, что «Дружба» – корпорация закрытого типа. Большинство ее госпиталей действовало в «кукурузных» штатах, то есть там, где не требуется предъявлять так называемый сертификат необходимости. В большинстве остальных штатов настаивают на официальном согласии – города, графства или других клиник – для открытия нового госпиталя либо вхождения административной единицей в уже существующую больницу. Отделение «Дружбы» в Шомбурге стало первой ласточкой в стране Великих озер.

По мере того как шло время, я обзавелась разнообразным ассортиментом полезных сведений. «Дружба-5» была восемнадцатым госпиталем в цепи ему подобных, но пятым, который строился «с нуля», а потому сохранил родовое имя. Перед каждым подразделением были поставлены конкретные задачи по извлечению коммерческой выгоды. План этих задач разрабатывался и утверждался административным комитетом, состоявшим из Хамфриса и заведующих отделениями. Плюс к сему головная организация добавляла ориентировки на сверхприбыли, получаемые буквально от всего. Было довольно мерзко натыкаться на словесный блок «купля-продажа» в контексте с заботой о здоровье человека.

Хамфрис периодически направлял подразделениям «меморандумы», в которых советовал избрать те или иные подходы к бизнесу в рамках законодательства штата. В этих ориентировках, он определял сроки пребывания пациента в госпитале и уровень ухода за ним. Это зависело от статуса больного. В том случае, если больной подпадал под действие социальных программ для неимущих – «Медикейд» и «Медикэр», Хамфрис особо подчеркивал, сколь важно не превысить собственные расходы госпиталя, чтобы не потерять на разнице при расчете с государством.

Вот уж никогда бы не подумала, что в таком богатом пригороде, как Шомбург, приходится пользовать больных, защищаемых социальной программой, но оказалось, что тут лечились многие старики. Правда, Хамфрис зорко, словно паук, следил за тем, чтобы такой пациент и часа лишнего не задержался в клинике. А одному заведующему отделением с раздражением направил такую записку: «Очень прошу помнить, что у нас не филантропическая, а коммерческая организация...»