Алан буквально рассудок потерял. Заставил меня разузнать, какой модели и калибра револьвер у Варшавски, и купил точно такой же. Он договорился о встрече с Фабиано в баре для дружеской, отеческой беседы. Я ехал впереди, на машине. Ты взял меня, чтобы еще больше впутать, не так ли, Алан?.. ... Он обнял парня и выстрелил ему в голову. Разумеется, оставил гильзу в барабане. Видимо, думал: полиция, так или иначе, столкнется с Вик, а уж если установит, что Фабиано застрелен из такого револьвера, то не миновать ей ареста. Он дал мне этот револьвер на сохранение. Дескать, дома – жена, дети, опасно держать оружие. Так, Алан?

Он снова навел дуло на Хамфриса и рассмеялся коротким смешком.

Роулингс, по-видимому, собирался сказать что-то о баллистической экспертизе, но передумал.

– О'кей, док, – сказал он. – Вы отнюдь не желали зла Варшавски. Вы бы приносили ей в тюрьму букеты цветов, наняли лучшего адвоката; возможно, им стал бы этот денежный мешок, ее бывший муж-юрист. Ну а теперь я вынужден просить вас сдать оружие. Это – улика в деле об убийстве, и я должен отвезти его в Чикаго.

Роулингс говорил спокойным, увещевательным голосом, и Питер скользнул по детективу затуманенным взглядом.

– Ах да, детектив, оружие.

Подняв револьвер, он посмотрел на него. Прежде чем я сообразила, что Питер собирается делать, он приставил дуло к виску и выстрелил.

Гром выстрела вибрировал в кабинете, наполнившемся запахом горелого пороха и крови. Вероятно, ноздри наши не чувствовали запаха крови, но мы ясно видели ее – это яркое пурпурное пятно на столе. А вот те белые осколки – это кости. И более темная мягкая кашица – мозг.

– Только извольте не падать сейчас в обморок, мисс Ви. Нам предстоит работа.

Крепкая черная рука подхватила меня, не давая упасть. Грохот в ушах постепенно стихал, тошнота, подкатывавшая к горлу, отступила. Я медленно выпрямилась, стараясь не касаться стола. Мюррей подошел к окну и застыл там, опустив плечи. Хамфрис неуверенно поднялся на ноги.

– Бедняга Питер... Не мог себе простить кончину той девочки, казнил себя за то, что не спас ее... И вы знаете, в последнее время он вел себя чрезвычайно странно, мы все обратили на это внимание и были весьма обеспокоены. Не в обиду скажу вам, мисс Варшавски, но думаю, на него губительно подействовали слишком частые встречи с вами. Да-да, постоянный наплыв тягостных, пагубных для рассудка воспоминаний о девушке, ее ребенке, о проблемах доктора Хершель. Очень безрассудно с его стороны, очень...

Он поглядел на часы.

– Да не покажусь я вам бессердечным, но мне необходимо срочно ехать в госпиталь. Обдумать, как преподнести персоналу печальную весть, также подыскать кого-то для замены Питера на несколько недель.

Роулингс двинулся к двери, загородив ее.

– Мне кажется, что если кто-то и рассуждает странновато и безрассудно, так это вы, мистер Хамфрис. Сейчас мы должны вместе с вами отправиться в Чикаго... для «милой светской беседы».

Брови Хамфриса поползли вверх, к кромке хорошо уложенной прически.

– Если вам нужно мое заявление, детектив, я его сегодня же надиктую и пошлю своему адвокату для передачи вам. Самоубийство Питера ставит нас в тяжелое положение. Я должен немедленно переговорить с моим секретарем. Видимо, нам придется работать в течение всей субботы и воскресенья.

Роулингс еле слышно вздохнул и вынул наручники.

– Вы меня не поняли, мистер Хамфрис. Я арестовываю вас за подстрекательство к убийству Малькольма Треджьера и убийство Фабиано Эрнандеза. Вы имеете право не отвечать на вопросы. Все, что вы теперь скажете, может быть использовано в суде против вас. У вас есть право посоветоваться с адвокатом, пока мы не начали вас допрашивать, а он может присутствовать при допросе. У вас есть право...

Хамфрис, боровшийся с Роулингсом, который надевал ему наручники на запястья, прорычал:

– Вы еще об этом пожалеете, детектив. Я устрою так, что ваше начальство выкинет вас из полиции.

Роулингс обратился к Мюррею:

– Вы делаете записи, Райерсон? Я хотел бы получить дослоный текст всего, что мистер Хамфрис говорил здесь. И полагаю, что в обвинение войдут также и угрозы полицейскому при исполнении им служебного долга. Полагаю, что сейчас самое время уведомить местных представителей закона о самоубийстве. Пусть приедут и поговорят с нами, пока мы не уехали в город.

Хамфрис продолжал бушевать, но Роулингс, не обращая на него внимания, прошел к телефону и соединился с ответственным дежурным в Чикаго. Когда, воспользовавшись этим, администратор «Дружбы» попытался выбежать из кабинета, Мюррей и я преградили ему путь, блокировав дверь.

– Да отпустите же! – высокомерно заявил Хамфрис. – Я хочу найти еще один телефон. Считаю, что у меня есть право позвонить моему адвокату.

– Подождите, – вмешалась я, – пока детектив закончит разговор.

– Послушайте, мисс Варшавски, – быстро сказал Хамфрис. – Вы очень часто виделись с Бургойном за эти несколько недель. И вы знаете, что он был сам не свой...

– Не знаю, – прервала я. – Вообще не понимаю, каким именно вы хотите представить Бургойна в глазах публики...

– Но весь этот бред собачий, вся эта чушь, которую он нес обо мне и каком-то мексиканце. Как бишь его? Да, Серджио. Мы могли бы заключить очень выгодную для вас сделку, если бы вы согласились засвидетельствовать психическую неполноценность Бургойна. Какая жалость, что мне ни разу в голову не пришло просить нашего психиатра обследовать его. А ведь он наверняка заметил бы изменения в поведении Питера, хотя бы во время наших совещаний. Серьезно подумайте об этом, мисс Варшавски. Ведь именно вы чаще всех встречались за последнее время с Бургойном...

– Вот уж не знаю, что и сказать, мистер Хамфрис. И потом, что вы вкладываете в понятие «выгодная сделка»? Кабинет в здании госпиталя? Или ежегодная доля прибылей Питера?.. А ты как думаешь, Мюррей?

– Думает о чем? – немедленно подхватил Роулингс.

– О, мистер Хамфрис готов пригреть меня под теплым крылышком в своем госпитале, если я дам свидетельские показания о том, что доктор Бургойн сошел с ума за этот месяц.

– Ах, вот оно что? Жаль, что вы – частный следователь, а не государственная служащая. Иначе мы могли бы включить в обвинение еще и попытку дать взятку официальному лицу.

В ожидании приезда местных полицейских мы разместились в гостиной. Роулингс известил Хамфриса, что тот сможет вызвать адвоката после того, как в Чикаго будут выполнены все формальности. Администратор воспринял это с напускным равнодушием и некоторой долей юмора, пытаясь подольститься к Роулингсу. Однако его лесть не произвела на Роулингса никакого впечатления.

Местная полиция прикатила на трех машинах с мигающими красными лампами и воем сирен. Выскочившие из машины полицейские бросились к дому. Пеппи встретила их бешеным лаем, стараясь отогнать от дверей. Я держала ее за ошейник, давая возможность офицерам войти в помещение.

– Хорошая девочка, – бормотала я в нежное мягкое ухо. – Ты очень хорошая собачка, очень. Но что ты теперь будешь делать? Твой хозяин умер, знаешь ли. Кто тебя теперь будет кормить, играть с тобой?

Я сидела с ретривером недалеко от входа, прижимая собаку к себе, перебирала пальцами длинные шелковые завитушки шерсти. Напуганная сверканием ламп и людьми в форме, Пеппи, дрожа, жалась к моим ногам.

Минут через десять со скрежетом подъехал фургон «Скорой помощи». Показав санитарам дорогу, я осталась с собакой на улице... Через некоторое время вынесли тело Питера в черном мешке. Едва санитары появились на улице, Пеппи задрожала еще сильнее, заскулила. Она вырвалась из моих рук, отчаянно лая, бросилась вслед уезжавшему фургону и бежала за ним до выезда на шоссе. Когда «Скорая» исчезла из виду, Пеппи медленно вернулась, морда и хвост обвисли. Тяжело дыша, она легла, уткнув морду в лапы.