Я не видела Консуэло после того, как на каталке ее провезли сквозь металлические двери шесть часов тому назад. В моем представлении она казалась такой же, какой я когда-то видела свою мать – невысокую, хрупкую, скрытую тенью безликих равнодушных машин. И я никак не могла себе представить крохотную Ви., которая не могла дышать и умирала, окутанная копной черных волос.

Мои руки вспотели, когда я наконец-то выехала на знак, указывающий путь к вершинам Глендэйла. Благословляя эту путеводную звезду, я остановила машину на обочине шоссе и вытащила план города. Оказалось, что мой путь был более или менее правильным... Еще через десять минут я подъехала к платному тоннелю, пожиравшему ряды машин, стремившихся к восточной скоростной магистрали. Шум, скорость, сверкание неона восстановили мое равновесие. В конце Остин-авеню я свернула к центру.

Правда, где-то в подсознании вновь возникли смазанные образы Консуэло. Ну-ну, с ней все будет в порядке. А я перенервничала из-за жары, усталости и непривычной обстановки больничного учреждения.

Моя скромная кооперативная квартира на улице Расина северного Белмонта встретила меня кипами свежих газет и тонким налетом летней пыли. Это жизнь. Хороший душ смыл дневные тяжести. Добрый глоток «Блэк лейбл» и бутерброд с великолепным каштановым маслом завершили мое выздоровление. По телевизору я немного посмотрела повтор старого фильма «Коджак» и заснула сном праведницы.

Мне приснилось, что я брожу по старенькому дому моих родителей. Кто-то беспокойно кричит. В поисках этого крика я взбираюсь на второй этаж. Оказывается, храпит мой бывший муж. Я трясу его: ради всего святого, Ричард, проснись, таким храпом мертвого на ноги поставишь... Он отрывает голову от подушки, но странный звук не прекращается, и до меня доходит, что это кричит ребенок, лежащий рядом на кровати. Я стараюсь утешить дитя, но оно продолжает хныкать. И это дитя – Виктория, которая плачет беспрестанно из-за того, что не может дышать.

Мое сердце колотится, я сильно вспотела, а звук все продолжается. Недоумение длится секунду – я просыпаюсь. Трещит входной звонок. Оранжевые настенные часы показывают всего шесть тридцать – рановато для посещений.

Я нажала кнопку домофона и спросила сонным голосом:

– Кто там?

– Вик, открой. Это я, Лотти.

Другой кнопкой я открыла ей дверь и пошла в спальню накинуть на себя что-нибудь. Ночную сорочку я носила до пятнадцати лет. Когда умерла моя мама, никто уже не мог заставить меня носить ночные сорочки. В ворохе одежды отыскала старенькие шорты. Лотти вошла в тот момент, когда я втискивалась в тенниску.

– Я думала, ты никогда не проснешься, Виктория. Надо бы научиться пользоваться отмычками, как ты...

Лотти шутила, но лицо ее было искажено, этакая маска печального шута.

– Консуэло умерла, – сказала я.

Она кивнула.

– Я только что из Шомбурга. Мне позвонили в три. У нее опять упало давление, и они никак не могли с этим справиться. Я поехала туда, но было уже поздно. Поверь, Вик, вид у миссис Альварадо был ужасающий. Конечно, она меня ни в чем не упрекала, но ее молчание таило в себе укор.

– Тоже мне жертва, – не совсем к месту откликнулась я.

– Вик! У нее же дочь погибла. Трагически погибла.

– Да знаю, знаю... Извини, Лотти. Но эта бесстрастная женщина как автобус, переполненный бедой, и она катит его на первого встречного. Я думаю, что Консуэло не связалась бы с этим типом, если бы не постоянное жужжание матери: благодарение Богу, что твой отец умер, не дожив до той минуты, когда ты сделала то-то и то-то... Ради всего святого, не попади в ее невод. Консуэло не первая пациентка, угодившая в беду.

В глазах Лотти сверкнул гнев:

– Это убитая горем мать Кэрол, которая для меня больше, чем медсестра. Она хороший друг и незаменимый помощник.

Я подперла кулаками опухшее от сна лицо.

– Послушай, будь у меня голова чуть ясней, а сама я не такая уставшая и подавленная, я бы поискала выражения поделикатней. Но, Лотти, не ты же наградила Консуэло диабетом. И не по твоей вине она забеременела. Ты пользовала ее на обычном для тебя высшем уровне... Конечно, ты сейчас упрекаешь себя: а вот если бы я сделала это, а не то, если бы я была рядом с ней вместо Малькольма... Но ведь все это – химера! Ты не можешь спасти мир. Переживай, да. Поплачь. Можешь даже застенать, только не устраивай щоу с участием миссис Альварадо.

Ее черные брови резко сдвинулись, крупный нос заострился. Она повернулась на каблуках, я даже подумала: сейчас на меня набросится. Однако, прихрамывая, она подобралась к окну.

– Ты бы все-таки прибиралась здесь иногда, Вик.

– Права. Но в этом случае друзьям не останется поводов для жалоб и сплетен.

– Нам надо выяснить две вещи, Вик. – Она все еще стояла спиной ко мне. Затем обернулась, протянув ко мне руки. – Я правильно сделала, что приехала к тебе. Как видишь, я не плачу, это не мое амплуа. Но в подобных случаях я всегда переживаю и размышляю.

Я провела ее в гостиную, подальше от неубранной постели, и усадила в огромное кресло. То самое, где обычно мы размещались вдвоем с Габриелой, когда я была маленькой. Лотти долго сидела рядом со мной, ее голова покоилась на моей груди. Затем отрывисто вздохнула и выпрямилась:

– Как насчет кофе, Вик?

Она прошла за мной на кухню, где я вскипятила воду и смолола зерна.

– Малькольм звонил мне этой ночью, но у него было мало времени, и он рассказал только главное. Они давали ей ритодрин перед его приездом, для того чтобы ускорить роды. А также накачали ее стероидными гормонами для облегчения работы легких, хотя бы на сутки. Но ничего не сработало, состав крови ухудшался, и тогда они решили все-таки принять ребенка, чтобы затем полностью сконцентрироваться только на ее диабете. В целом все правильно. Вот только не понимаю, почему это не дало результатов.

– Я знаю, – сказала я, – что тебе известны многие методы, применяемые при родовой патологии, очень рискованной для конечного результата. И тем не менее не все же эти, даже самые современные, методы срабатывают.

– О да, ты только не подумай, что я чересчур занеслась, считая свое искусство всемогущим. И, кстати, могла сказаться операция на мочевом пузыре, которую она перенесла два года назад... Поверь, я провела ее очень тщательно... – Голос Лотти как бы потух, она устала, потерла лицо ладонями. – Не знаю, не знаю... Необходимо прочитать постмортем[3] вскрытия и отчет Малькольма. Он сказал, что надиктовал его еще в машине, по пути домой. Но хотел согласовать кое-какие детали с Бургойном, прежде чем закончить его. – Она коротко улыбнулась. – Прошлой ночью он дежурил в «Бет Изрейэль» после дня, проведенного в Шомбурге... Он что, помолодел, что ли? Хочет заполнить вакансию?..

После отъезда Лотти я бесцельно слонялась по квартире, собирая одежду и старые журналы, но все это делала машинально, испытывая внутреннее беспокойство. Я – детектив, профессиональный частный сыщик. Я занимаюсь тем, что расставляю точки над «и» и кое-что нахожу. Но сейчас нечего искать, не над чем ломать голову. Шестнадцатилетняя девушка умерла. Факт. Что к этому прибавишь?

День тянулся невыносимо медленно. Рутинные телефонные звонки, завершение отчета об одном деле, заполнение кое-каких счетов. Удушающая жара не спадала, превращая все мои действия в бессмысленные поступки. После обеда я нанесла визит соболезнования миссис Альварадо. Ее окружала толпа родственников. Здесь была и Кэрол. Поскольку еще не было получено свидетельство о смерти, похороны Консуэло и девочки перенесли на следующую неделю. В принципе это предприятие могло вполне обойтись и без меня, подумалось мне.

На следующий день я поехала в клинику Лотти – поддержать ее морально. Поскольку Кэрол отсутствовала, временно наняли сиделку из соответствующей фирмы, но, увы, у этой женщины не было таких же навыков и знания пациентов. Мне пришлось ставить градусники и взвешивать больных, но несмотря на мою помощь, работа затянулась почти до семи часов вечера.