Более десяти лет я связан с театром и могу заверить Вас, что большинство танцовщиц кордебалета вполне добропорядочные и целомудренные девицы и, разумеется, ни о каких уютных домиках, снимаемых для них в Риджентс-парке, не может быть и речи.

Считаю также своим долгом сообщить Вам, что в жизни антрепренерам свойственно говорить на хорошем английском языке и владеют они им, быть может, получше некоторых сочинителей.

Или Вы вовсе не знаете того, о чем пишете, или занимаетесь злонамеренной клеветой.

Мне доставляет удовольствие заявить Вам, что репутация танцовщиц кордебалета, как и актеров вообще, не может пострадать от шипения желчных пасквилянтов, от злобных выпадов и brutum fulmen {Пустых угроз (лат.).} заурядных писак.

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой А. В. С."

"Редактору "Корихилл магазин"

Королевский театр, Доннибрук.

Сэр!

Я только что прочла в январском номере "Корнхилл мэгэзин" начало написанной Вами повести под названием "Ловел-вдовец".

В этом сочинении Вы вкладываете всю свою язвительную злобу (а уж Вам ее не занимать!) в то, чтобы очернить репутацию кордебалета. Вы намекаете, что большинство танцовщиц имеют снятые для них домики в Риджентс-парке, а я заявляю Вам, что все это преднамеренная ложь.

Я выросла в театре, и хотя сейчас всего лишь рядовая актриса, но в течение семи лет была солисткой-танцовщицей в опере и потому говорю с полным знанием дела. Меня удивляет только одно, как такому мерзкому клеветнику могли предоставить право председательствовать 22-го числа этого месяца на торжественном обеде театрального фонда? Мне кажется, что было бы намного лучше, если бы Вы занялись собой вместо того, чтобы порочить тех, кто во всех отношениях неизмеримо выше Вас. С глубочайшим презрением

А. Д".

Подписи под этими любезными посланиями изменены, и Королевский театр я умышленно перенес в небольшой городок Доннибрук близ ирландской столицы, который (если верить слухам) знаменит склоками, драками и проломленными черепами. Поймите, что поневоле будешь сидеть как на иголках, если в любую минуту на тебя могут обрушиться удары вот таких увесистых дубинок. И все из-за чего, посудите сами. В небольшой истории о Ловеле-вдовце у меня изображена одна балетная танцовщица, существо порочное и безнравственное, которую под конец ожидает заслуженная кара: какое-то время она живет припеваючи, наживаясь на своем бесчестье, но вскоре из-за несчастного случая лишается своей красоты и кончает дни в нищете, опустившаяся и потерявшая всякий человеческий облик. Однако там же я рассказываю и о других артистках, о тех, кочорые носят простенькие платьица, живут честным трудом и весь свой скромный заработок отдают семье. Но моим уважаемым корреспондентам нужно только одно - приписать мне утверждение, будто большинство балерин имеют особнячки в Риджентспарке, и после этого обличить меня в "преднамеренной лжи". Допустим, в каком-нибудь рассказе я напишу, что у прачки были рыжие волосы. Меня тут же начнут упрекать: "Сэр, вы лжете, утверждая, что прачки почти всегда рыжие! Вы не достойны писать о дамах, которые во всех отношениях неизмеримо выше вас!" Или, предположим, осмелюсь показать, что некий лавочник круглый невежда. Тогда кто-нибудь из их сословия напишет: "Сэр, вы занимаетесь злонамеренной клеветой, изображая лавочников невежественными. Их речь несравненно изысканней, чем у сочинителей". Но ведь это недоразумение: я никогда не говорил того, что мне в этих письмах приписывают. Текст у них под руками, но что поделаешь, если им угодно воспринимать его на свой лад? "Ага, попался! Тут-то мы его и проучим! Вон из кустов показалась чья-то лысина! Ну а раз лысина, то это не иначе как Тим Мэлоун!" И - бух! - по ней сразу двумя дубинками.

Вот несчастье: на нас гневаются за то, в чем мы совсем не виноваты, мы причиняем боль, когда у нас нет ни малейшего желания обидеть, - и сознание этого становится Иголкой в Подушке. Думаю, никому из нормальных людей не хочется наживать себе врагов. Но на посту редактора только этим и занимаешься! И тогда в голову приходят поразительно странная и мучительно горькая мысль, которая, возможно, посещает каждого, кто имеет дело с публикой: "Каким бы я ни был - простодушным или язвительным, отзывчивым или бессердечным - всегда найдутся среди читателей и мистер А., и мистер В., и С., и Д., кто будет ненавидеть меня до конца дней, до последних моих строк, до слова "конец" на той странице, за которой уже не будет ни ненависти, ни зависти, ни отчаяния, ни счастья.

Не пойман - не вор

Помню, когда я был маленьким и учился в частной приготовительной школе для молодых Джентльменов, - а было это, как теперь кажется, еще при королеве Анне, - наш высокомудрый наставник как-то поднял нас среди ночи и привел в сад за школой. Там был какой-то сарай - то ли курятник, то ли помещение для садового инвентаря (я был тогда совсем крошечным, только что надевшим школьную форму, и не могу сказать, для чего точно предназначался этот сарай - для кур или для лопат). Каждый из нас должен был зайти туда и сунуть руку в мешок, который лежал на лавке, освещаемой свечой. Я сделал это, и моя рука стала совершенно черной. Вернувшись в классную комнату, я увидел, что у всех моих товарищей руки тоже испачканы.

Тогда я еще был слишком юн (если это было при королеве Анне, то мне скоро, к вящей радости некоторых критиков, должно стукнуть сто пятьдесят шесть лет!), чтобы понять, зачем нужна была эта ночная экскурсия - этот сарай, эта свеча, этот мешок с сажей... Я чувствовал, что наш детский сон был прерван для того, чтобы мы прошли какую-то пугающую проверку. Каждый из нас показал учителю свою руку, и потом, не помню, отмыв ее или пет (скорее всего, нет), мы разошлись спать, так ничего и не поняв.

В тот день в школе что-то пропало, и мистер Высокомудрый, прочитавший где-то об остроумном способе обнаружить вора, предложив ему сунуть руку в мешок с сажей (а тот, кто знает за собой вину, постарается увильнуть), подверг всех нас такому испытанию. Не знаю, что было украдено и кто это сделал: у каждого из нас рука была в саже. Как бы там ни было, но вор тогда пойман не был.