Услышав эту историю, он пришел в восхищение от решительности и энергии тещи, но одновременно и подивился ничтожеству тестя. Правда, Ясуэ всячески скрывала его ничтожество от посторонних глаз, а сам Нобутакэ, должно быть, и не отдавал себе в нем отчета. Но ведь это ужасно – не сознавать, как ты ничтожен, в то время как все вокруг отлично это понимают. Это делает человека ничтожным вдвойне. Может быть, подобная ситуация и не редкость, но уж он-то ни за что не хотел бы в ней оказаться.

Какая, однако, женщина Ясуэ – так относиться к мужу и при этом жить с ним долгие годы… Вероятно, если бы Нобутакэ что и заметил, то не нашел бы в этом ничего особенно оскорбительного. Любовь ли все это питает столько лет, ненависть ли, но только такая глубокая, что и слов не найти.

Глядя на Нобутакэ, он чувствовал невыразимое отвращение и смутную тревогу – наверное, потому, что это были все-таки не совсем чужие для него проблемы.

Уже не надеясь, что Нисина где-либо отыщется, он снова пошел в гардеробную. Там было навалено еще больше, чем прежде, одежды, вещей и подарков. Найти какой-то шелк было явно немыслимо. Но он все-таки забрался поглубже в полутемную комнатку и обнаружил полку, на которую раньше не обратил внимания. На ней лежала плоская коробка с шелковой материей.

Подумать только. Он взял ее и уселся рядом со своим картонным ящиком. Открыл его и достал чурки. Это были прямоугольные куски свежего некрашеного дерева размером с каменную тушечницу для письма кистью или небольшой блокнот, только раза в три толще, и у каждого на обороте было написано тушью название: «криптомерия», «американский кипарис» и тому подобное.

Он достал из коробки несколько кусков шелка и стал обертывать чурки, но сперва понюхал их. Пахло свежим, еще не просохшим деревом.

«Отец Нобутакэ отлично умел узнавать древесину по запаху с завязанными глазами. Это у него называлось „чуять дерево“. Когда они с приятелями состязались, кто лучше чует, он почти всегда выходил победителем, – сказала ему Ясуэ вчера утром, когда заказывала эти чурки мастерам. – Нобутакэ в молодости, только женившись, научился у отца и тоже замечательно угадывал. Хочу завтра у вас на празднике ради забавы устроить такое состязание. Будет много лесоторговцев, вот пускай муж и покажет, что он лучше всех».

Ясуэ говорила с улыбкой, но его эти слова озадачили. Да как же Нобутакэ сумеет оказаться лучше всех? Что-то не верилось, чтобы тесть в его-то годы мог по запаху такой вот чурки определить вид древесины. Забава 'забавой, но неужели Ясуэ не понимает, что эта затея обернется для ее мужа позором? Все это казалось очень странным и до самого вечера не давало ему покоя. Вдруг он подумал: а что, если… – и решил непременно найти Ясуэ и спросить у нее. Однако Ясуэ куда-то пропала – должно быть, занималась подготовкой деревянной свадьбы. Когда рабочий день окончился и он пошел к себе, то обнаружил, что Ясуэ там: она стояла у шкафа в опустевшей гостиной и что-то торопливо доставала из ящика.

«Ах, вы здесь, – вырвалось у него. Он подошел поближе. А если он ошибается? Ладно, будь что будет. – Вы сказали, что завтра на состязании отец выйдет победителем. Я все понял. Вы решили схитрить».

Ясуэ удивленно взглянула на него и некоторое время молчала. Потом вдруг потянула его за руку, приглашая сесть на ковер.

«Совершенно верно. Мы сделали на чурках маленькие зарубки, не больше следа от ногтя, так чтобы их можно было пересчитать на ощупь. А ты молчи: об этом знаем только я, он и Нисина, который делал зарубки». Пораженный, он уставился на тещу. «Зачем вы это делаете? Ну пусть даже он проиграет – что из того?»

«Нет. Это очень важно – определять дерево по запаху, – возбужденно сказала Ясуэ, садясь на ковер коленями вплотную к нему. – Если человек так хорошо разбирается в дереве, значит, он может возглавлять фирму и первенствовать в деле. Конечно, скоро Нобутакэ все передаст тебе, но пока я хочу, чтобы он был на высоте положения. Завтра придут разные люди, с мнением которых приходится считаться. Это как раз удобный случай. Мы всех удивим».

Тут он заметил, что пальцы собеседницы, тянувшие его за рукав в знак приглашения присесть, все еще покоятся у него на руке. Пухловатая, влажная кисть. В тусклом, сумеречном свете руки и лицо тещи, смутно белевшие, словно от крема, показались ему обольстительными. Легкие морщинки и складка на подбородке только обостряли это чувство. Оно возникло в нем без малейшего сопротивления, с такой же естественностью, с какой приходит сон. Еще немного, и он был бы готов прижать ее к себе.

Но вдруг он вспомнил бледное, с нависающими густыми бровями мужское лицо. Нисина. Месяца два назад поздно вечером он вернулся со склада в контору. Выло темно, свет горел только в комнате правления. Он понял, что там кто-то есть, и направился к двери, но в этот момент дверь сама отворилась, и из комнаты вышла Ясуэ, Что, уже домой? – улыбнулась она. Лицо ее раскраснелось, руками она пыталась привести в порядок волосы. Дверь поспешила закрыть, но он успел заметить, что в комнате на диване сидел Нисина. Он подумал тогда, что у тещи, несомненно, интрижка с этим человеком.

Впрочем, Нобутакэ как муж, скорее всего, уже никуда не годился, и не было ничего удивительного в том, что энергичная Ясуэ кого-то себе завела. Поэтому он тогда не придал своему открытию особого значения.

Но теперь, сам поддавшись ее чарам, он недоуменно спросил себя: неужели Ясуэ готова завлекать кого угодно? Ему припомнились рассказы об отце Нобутакэ, который в молодости многим ей помог; может быть, и с ним у нее что-то было? Ощущая, как Ясуэ опутывает его какой-то прозрачной нитью, мерзостной в своей почти кровосмесительной всеядности и в то же время сладкой, он резко встал и вышел из комнаты…

В полутьме гардеробной он еще раз осмотрел чурки. Пощупал пальцем те места на боковых сторонах, где полагалось быть зарубкам. Ни малейшего следа зарубок не было: ведь он сам только что в складском корпусе обстругал эти места рубанком. Чурки совершенно гладкие.

Окончательно удостоверившись в этом, он завернул их в белый шелк, каждую в отдельности. Еще немного – начнется состязание, и тогда Нобутакэ возьмет их, удивится и растеряется. Так ему и надо. Пускай сам убедится в собственном ничтожестве. Пускай устыдится, что Ясуэ своими нежными руками прикрывает, охраняет его от всего и от всех.

Он встал, поднял чурки. В это время в гостиной зазвучало фортепиано. Очевидно, это играла Кэйко. Потом раздались завораживающие звуки тенор-саксофона. Исполняли популярную композицию Монка. Вообще-то он не разбирался в современном джазе, но Кэйко еще в пору их совместной учебы на курсах английского языка занялась его музыкальным образованием, и постепенно эти вещи стали ему нравиться.

Должно быть, музыка всем подняла настроение: когда он вошел в гостиную, гости уже пили, ели и шумели вовсю, торжество было в разгаре. Не успел он положить свою ношу на стол с тортом, как кто-то из гостей подошел его поздравить.

Беседуя с гостями, он краешком глаза взглянул на сидевшую за роялем жену. Кэйко, раскрасневшись, не глядя в ноты, попеременно с длинноволосым юным тенор-саксом импровизировала вариации на мечтательную тему Монка. Он вспомнил: Кэйко как-то говорила ему, что этого саксофониста в черной рубашке зовут Яцуги. Поначалу Кэйко играла скованно, но, чем больше она втягивалась в диалог с саксофоном, тем увереннее бегали ее пальцы. Яцуги не уставал извлекать звуки из своего саксофона, встряхивая шевелюрой и извиваясь худощавым телом; ему подыгрывали остальные мужчины: средних лет трубач, бородатый юноша-контрабасист, похожий на мальчишку ударник.

Увидев Кэйко такой воодушевленной, он почувствовал острую ревность. Конечно, увлечение музыкой не из тех увлечений, что заставляют ревновать. Но теперь он знал, какое неожиданно сильное женское начало таит в себе Ясуэ, а Кэйко ведь все-таки ее дочь.

Внезапно у микрофона рядом со столом появился седовласый Сэкигава. Он заговорил, музыка смолкла. Сэкигава предложил, чтобы председатель союза лесоторговцев Симамото, а также постоянный деловой партнер их фирмы Оосэ произнесли поздравительные речи.