Незачем и говорить, что в тот же вечер двести левых депутатов покинули Париж и примкнули к принцу Джону Томасу Наполеону, который к этому времени дошел уже до Дижона: двести пятьдесят три человека (правые, центр и выжидающие) также покинули столицу и принесли присягу верности герцогу Бордосскому. За ними, в соответствии со своими, политическими симпатиями, последовали различные министры и государственные сановники. Из всех министров в Париже остался маршал Тьер, принц Ватерлооский (он нанес поражение англичанам на том самом поле, где прежде они одержали победу, хотя славу, как обычно, хотела присвоить Ирландская бригада); годы расшатали здоровье и ослабили беспредельную силу этого исполина, и говорят, что он остался в Париже только потому, что подагра приковала его к постели.
В столице царило полнейшее спокойствие. Театры и кафе были открыты как ни в чем не бывало, и в балах-маскарадах участвовали восторженные толпы: надеясь на сто двадцать четыре форта, легкомысленная публика считала, что бояться нечего.
Во всем, что не касалось денег, король не пожалел средств, дабы успокоить своих подданных. Он даже самолично прогуливался среди них с зонтиком; но этот знак доверия мало кого тронул. Он пожимал руку каждому встречному; он раздавал кресты Почетного легиона в таком количестве, что рыночная цена на красные ленты подскочила на двести процентов (в результате чего у его величества, перепродававшего этот товар, очистилась кругленькая сумма). Но все эти милости и почести мало действовали на равнодушный народ; а враги Орлеанской династии, вылощенные молодые дворяне из партии генрихопятых, не снимали перчаток, боясь (как они утверждали), что им придется пожать руку достойнейшему из королей; республиканцы же стали носить сюртуки без петлиц, чтобы их не заставили вдеть туда красные ленточки. Курс акций на фондовой бирже не поколебался.
Воззвания обоих претендентов оказали свое влияние. Юноши из школ и кафе (этих знаменитых храмов науки), привлеченные благородным лозунгом принца Наполеона: "Свобода, равенство и война всему миру!" - толпами стекались под его знамя; аристократы же, естественно, поспешили предложить свою верность законному потомку святого Людовика.
И, в самом деле, мир не видел еще столь блестящих и благородных воинов, как те, что сплотились вокруг отважного принца Генриха. В его армии не было ни единого бойца, который не надевал бы лакированных туфель и свежих лайковых перчаток на утренний и вечерний смотр. Причудливые и нежные, как женщины, но храбрые и верные войска подразделялись на легионы: был там полк "Флердоранж", батальон "Розовая вода", добровольческий корпус "Фиалковая помада" и кавалерийская часть "Одеколон", - название выбиралось в зависимости от излюбленного аромата. Большинство воинов носили кружевные манжеты и напудренные парики с косичками, как в истинно рыцарские времена. Отряд тяжелых драгун под командой графа Альфреда де Хорсея выделялся железной дисциплиной, жестокостью и восхитительным покроем мундиров; вместе с этими славными кавалеристами прибыл из Англии прославленный герцог Дженкинс со своей великолепной пехотой. В каждом из пехотинцев было шесть футов росту. У каждого в петлице был букетик самых лучших цветов; они припудривали волосы, носили блестящие аксельбанты и треуголки с золотой оторочкой. На них были узкие бархатные панталоны до колен, как требовала форма этого рода английской пехоты: и ноги их были столь совершенной формы, что герцог Бордосский, обнимая на смотре их очаровательного командира, сказал: "Дженкинс, доселе Франция еще не видела таких икр". Это грандиозное ополчение было вооружено огромными дубинами или тростями, богато отделанными золотом, длиной от кончиков ног до носа своих владельцев. Ничто не могло устоять перед этим ужасающим оружием, и, без сомнения, нагрудники и украшенные перьями шишаки французских кирасиров расплющились бы от их ударов, если бы им когда-нибудь довелось встретиться в смертельной схватке. Между этим отрядом в армии принца и ирландскими вспомогательными силами шла непримиримая вражда. Увы, это неизбежно в военных станах! Сыны Альбиона не забыли тот день, когда дети Эрина оказались под их жестоким игом.
Форма ирландцев была пестрой - богатый материал, именуемый "Королевская гвардия" (который носил Ричард Львиное Сердце при Азенкуре), в основном составлял нижнюю часть их одеяния, мундиры же были сшиты из национальной байки {Не связано ли это с теми байками, которые рассказывали о них во французской армии?}. У них были фантастически рваные локти, юбки и воротники, которые держались на всевозможных пуговицах, лентах и шнурках. Вооружены эти воины были ирландскими шляпами, дубинками и глиняными трубками - последние были хоть и не слишком длинным, но сокрушающим оружием нападения. После кончины почтенного Теобальда Мэтью, этот народ забыл свой обычай трезвости, и скорбь об усопшем выразилась в повальном пьянстве; впоследствии это стало их новым обычаем. Так люди всегда возвращаются к любимым местам своего детства: такова сила дорогих сердцу воспоминаний! Однако у вождей этого воинства были, видимо, изнеженные вкусы: современные историки рисуют их страстными любителями воздушных змеев. Другие утверждают, что они шли в бой, вооруженные векселями, - бесспорно, могучим оружием; ибо известно, что иностранцев невозможно было заставить променять на них свое собственное оружие.
Принцы Мэйосский, Донегальский и Коннемарский шагали рядом со своим юным вождем, в чьих жилах текла королевская кровь, - принцем Бэллибеньонским, четвертым сыном Дэниела Первого, короля Изумрудного острова.
Итак, к столице Франции подступали два войска - одно под Орлами, вокруг которых сплотились приверженцы республиканской империи, второе - под древними королевскими лилиями. Герцог Бретонский, посаженный в Шарантонский сумасшедший дом, нашел способ обнародовать протест против своего заточения, который не вызвал в столице ничего, кроме насмешек. Вот каково было положение империи, вот какие тучи сгущались вокруг солнца Орлеана!