— По крайней мере они умерли свободными и гордыми, мой друг, — осторожно закончил Свифт. — Теперь их мира больше не существует, и, может быть, для них лучше, что они перешли в другой, лучший мир.

Охотник провел рукой по стенке вигвама.

— Но это-то существует, и пока живы мои дети, будет существовать, потому что я пою им песни моего народа и учу их обычаям наших предков. — Он постучал кулаком в грудь. — Мой народ здесь, навеки, пока я не превращусь в пыль на ветру. Ведь это была последняя просьба брата ко мне, да? И я исполнил ее. Такова была мечта моей матери, и я осуществил ее. — Он прерывисто вздохнул. — Я уже давно знаю, что они ушли в мир иной. Дух моего брата постоянно приходит ко мне. Я ощущаю трепет материнской любви. Когда я прислушиваюсь, то слышу их шепот, и в нем звучит одобрение.

Годы закалили Свифта, приучили его не поддаваться чувствам, но сейчас слова Охотника острым ножом раскрыли его душу нараспашку.

— Для меня, команча, жизнь здесь иногда бывала безлюдной тропинкой, но где-то в моей душе есть заветное место, куда люди моего племени все еще приезжают на своих лошадях свободными и где они охотятся на бизонов. Когда я прихожу в этот вигвам, я вслушиваюсь в шепчущие голоса ушедших и пусть и ненадолго, но радость поселяется в моей душе, и я улыбаюсь.

Грудь Свифта стиснула резкая боль.

— А я больше не могу слышать их шепота, — глухо признался он. — Иногда, когда моего лица коснется ветер, воспоминания приходят ко мне, причем такие ясные, что я чуть не плачу. Но то место в моей душе, где обитал команч, исчезло, умерло.

Охотник закрыл глаза, его перевитые жилами сильные руки бессильно свесились меж колен, тело расслабилось. Казалось, он старается вобрать в себя сам окружающий воздух.

— Нет, Свифт. Команч в тебе не умер. Ты просто перестал слушать. Но я-то ощущаю тебя таким, каким ты был прежде, каким был всегда. Разве что я чувствую в тебе еще и великую боль.

Огонь костра стал расплываться перед глазами, и Свифт понял, что смотрит на друга сквозь слезы.

— Это не боль, Охотник, а просто утраченные чувства. Когда наш народ пал, для меня больше не было пути. И не было никого, кто мог бы подсказать мне, куда идти. И я пошел собственной дорогой. — Он сглотнул. — И это не был хороший путь. Ты, конечно, слышал, что обо мне говорят. — Он взглянул в глаза своему другу. — И все это правда. Если ты отвернешься от меня, я не осужу тебя. Если твоя женщина не захочет, чтобы я был сегодня ночью под ее кровом, я пойму. В моем сердце осталось мало солнечного света, там темнота. Темнота, которая может пасть и на других.

Охотник улыбнулся.

— Солнце разгоняет тьму. Тебе надо только встать до рассвета, чтобы убедиться в этом. Ты рисковал своей жизнью из-за меня в наших прошлых битвах, Свифт. Я настолько верил тебе, что благословил твое обручение с Эми. Если твой путь был тернист, мне жаль, но сейчас я вижу только то место, где покоятся твои ноги. Ты всегда был мне братом. И это никогда не изменится.

— Направляясь сюда, я часто думал о тебе… о тех старых, добрых временах, что мы прожили вместе.

И я надеялся, что нам и дальше будет о чем вспоминать.

Молчание, наполненное воспоминаниями, опустилось на них. Потом Охотник прервал его, спросив:

— И все-таки ты собираешься уехать? Свифт вздрогнул.

— Откуда ты знаешь?

— Я вижу боль расставания в твоих глазах. — Охотник наклонился и пошевелил костер палкой. Вверх взвился сноп искр. — Почему, Свифт? Ты проделал такой длинный путь, чтобы добраться сюда, и, не проспав у нас и ночи, уже поглядываешь через плечо на собственный след позади. Когда мужчина наконец-то находит свой путь, он должен быть глупцом, чтобы вновь потерять его.

Свифт закрыл глаза, глубоко вдыхая чудесный дух вигвама и чувствуя себя бесконечно усталым.

— Иногда мужчине приходится делать вещи, которых ему делать не следовало бы.

— Ты уезжаешь из-за Эми, так ведь? Свифт поднял ресницы.

— Мой приезд сюда ненавистен ей. Все, что она говорит, правда. Она была еще совсем ребенком, когда обручилась со мной. — Он сгорбил плечи. — Как бы я ни любил ее, я не слепец. Она изменилась, Охотник. Старые страхи опять вернулись в ее глаза. Я не уверен, что еще раз смогу победить их. А если нет, то единственным выходом остается сила. Но я не могу снова войти в ее жизнь, сотворив с ней такое. Это будет несправедливо.

— Ты в этом уверен? — Голос Охотника звучал печально. — Если ты и вправду любишь Эми, я вовсе не считаю, что немножко силы — это так уж плохо.

— Силы, Охотник? Это никогда не было в твоих обычаях!

— Нет. — Охотник несколько секунд внимательно прислушивался к звукам снаружи, будто пытаясь удостовериться, что никто из его домочадцев не подкрался к вигваму. — Свифт, то, что я собираюсь сказать тебе, предназначено только для твоих ушей. Лоретта целый месяц будет бросать мою еду в огонь, если узнает об этом. — В глазах у него зажегся огонек. — Она очень любит Эми, да? И мы не всегда сходимся во мнениях, что лучше для нее. Лоретта видит ее своим женским сердцем и старается отгонять от нее любые облачка, чтобы мир Эми состоял из одного солнечного света.

— Похоже, здесь все любят Эми. Я боялся, что ее ученики набросятся на меня сегодня утром.

— Да, очень много любви, но не того рода. — Охотник покусал губы и заговорил, будто взвешивая каждое слово: — Эми… Она как… — Его взгляд уплыл вдаль. — Как-то я встретил в Джексонвилле человека, который ловит красивых бабочек. Он держит их в ящичках пол стеклом. Вот и Эми также живет под стеклом, где с ней ничего не может произойти. Ты понимаешь меня? Она любит своих учеников. Она любит меня и Лоретту и наших детей. Но самой ей никто не нужен, даже тот, от кого она могла бы родить собственных детей.

Свифт вытер взмокшие ладони о черную ткань своих брюк, потом обхватил руками согнутые колени.

— Может быть, она просто не хочет иметь детей, Охотник.

— О, она хочет. Я видел это желание у нее в глазах. Но в ней живет огромный страх. У нее… — его голос упал до шепота. — Когда она приехала к нам из Техаса, она была какой-то не такой. В ней больше не было той храбрости, что была когда-то, и решимости сражаться за то, чего ей хочется.

Свифт обдумывал эти слова, сразу вспомнив пыльную, бесплодную ферму и Генри Мастерса, пьяно покачивающегося в дверях с кружкой мескаля в руке.

— Может быть, что-нибудь еще случилось с ней в Техасе? Я имею в виду, помимо того похищения команчерос.

Охотник опять помешал палкой в костре.

— Не думаю. У Эми нет секретов от нас. — Он пожал плечами. — То, что Санчес и его люди сделали с ней, живет рядом с Эми всегда. Страх — это странная вещь. Когда мы встречаем его открыто, как было с ней тем летом, когда вы подружились, страх становится маленьким. Но когда мы бежим от него, он растет и растет. А Эми очень долгое время именно бежит от него.

Свифт обдумал и это, пытаясь что-нибудь прочесть на лице Охотника.

Тот встретил его взгляд.

— Когда она впервые появилась в Селении Вульфа, она все мечтала о том дне, когда борьба команчей за свое существование наконец-то закончится и ты приедешь за ней. Это были очень хорошие мечты и мечтать об этом было… безопасно. Ты понимаешь? Ты был ее великой любовью, но где-то там, в будущем, и никогда не сейчас. Она никого не подпускала к себе, потому что была обещана тебе. Но годы шли и шли, мечты превращались в прах, и она заполнила свою жизнь другими вещами. Моей семьей. Своими учениками. — Привязанность к ней заставила его голос потеплеть. — Она красивая женщина. Найдется множество мужчин, которые с удовольствием женились бы на ней и наделали бы ей детей, но она остается под стеклом, и до нее никто не может добраться.

— Более чем двадцать человек по очереди изнасиловали ее. — Слова выходили с трудом, застревая у Свифта в горле. — Тот ад, через который они проволокли ее, уничтожил бы большинство из женщин. Эми ведь была еще ребенком. И я думаю, если кто-нибудь и имеет право жить под стеклом, так это она.