– И еще, Ядвига Михайловна, я дату под каждым стихотворением вычитала. Блок написал свое стихотворение в тысяча девятьсот шестом году, а Есенин – в пятнадцатом. Вот и выходит, что он подражал Блоку.

Учительница улыбнулась сжатыми губами.

– Дотошный из тебя литературовед получится. Ну, так слушай. Есенин написал свою "Русь", когда был начинающим поэтом, а стихотворение Блока написано в период расцвета его творчества. Для молодого поэта некоторая подражательность вполне простительна: ведь он еще не нашел себя, он ищет. Блок, скажу я тебе, начал печататься, когда Есенину было всего два года. А кроме того, по-моему, таких поэтов сравнивать вообще нельзя. Слишком разные они. Каждый сам по себе. Да! И еще могу тебе сказать, что ранние стихотворения Блока тоже оригинальностью не отличались. Он подражал и Фету, и Полонскому, и Апухтину. Так-то!

Ядвига Михайловна замолчала. Молчали и ребята. За рекой послышался протяжный гудок.

– Это какой же пароход отваливает? – спросила Ядвига Михайловна. "Буревестник"?

– Это не пароход, – ответила Надя. – Это на промкомбинате, конец рабочего дня.

– Конец рабочего дня... Ну, и мне пора домой. Спасибо за интересный разговор! – Ядвига Михайловна поднялась с помощью Нади и зашагала в ту сторону, откуда пришла.

Юра окликнул ее:

– Ядвига Михайловна, вы же не туда идете, вы же теперь здесь, при школе, живете!

Старуха остановилась, медленно оглядываясь по сторонам.

– Да, действительно. При школе. Вот что делается с головой! – Она повернулась и направилась к воротам.

Хмелев вскочил.

– Ядвига Михайловна, пойдемте я вас провожу.

– Благодарю! Я уж сама... Я уж как-нибудь сама. Когда она скрылась во дворе, Надя посмотрела на Чебоксарова.

– Видал? Домой дорогу забывает, а Блока с Есениным помнит.

Юра не ответил. Он обратился к Альбине с Демьяном, все еще стоявшим поодаль:

– А вы... если еще раз позволите себе... не то еще от меня получите.

– А я помогу, – добавила Надя.

– И я помогу, – сказал Хмелев. – Акимыч не для того ее сюда поселил, чтобы ей рожи строили.

И он, и Луиза помнили то время, когда Ядвига Михайловна проходила по школьному коридору с пачкой тетрадей в руках или стояла где-нибудь в уголке, что-то объясняя любопытным старшеклассникам. Однако постепенно в школе стали замечать, что у Ядвиги Михайловны что-то неладное творится с головой. Она по-прежнему знала и любила свой предмет, но иногда вместо седьмого класса приходила в четвертый, чтобы вести там урок, а иногда вдруг начинала говорить ученикам о том, что они прошли недели две тому назад. Пришлось проводить ее на пенсию. Но вскоре от соседей бывшей учительницы, жившей на другом конце города, стали поступать сведения, что она не может управиться со своим домашним хозяйством: положит, например, масло на горячую сковородку, а все остальное положить забудет. Когда одна из учительниц вышла замуж и переехала в квартиру мужа, Бурундук переселил Ядвигу Михайловну в освободившуюся комнату. Здесь, в доме при школе, ей помогали все, кто чем мог.

Надя продолжала сердито смотреть на Демьяна с Альбиной.

– Человек всю жизнь положил на таких, как вы. А как состарился, да заболел склерозом, да остался совсем один – теперь можно ему языки показывать, да?

Альбина с Демьяном молчали, потупившись. Потом Альбина спросила:

– А... а у нее что, своих детей нет?

– И не было, – отрезала Надя.

– А почему не было?

– Потому что замуж не вышла, все с вами возилась.

– Моя мама за ней присматривает, – пробормотал Демьян.

Надя, как говорят, умела заводиться. Увидев на лицах третьеклашек раскаяние, она не смягчилась, а, наоборот, еще больше озлобилась.

– "Моя мама"! А ты сам? – она перевела гневный взгляд на Альбину. – А ты?

– А я... а мы... – заговорила Альбина, – мы можем сейчас пойти в магазин и чего-нибудь ей купить... Что нужно – то и купить...

– В булочную свежий хлеб привезли, – вставил Демьян.

Но даже такой благой порыв не смягчил Надиного сердца. Она обратилась к Чебоксарову:

– Во-во! Я однажды подошла к Акимычу и говорю: "Данила Акимович, я сегодня Ядвиге Михайловне два ведра воды из колонки принесла". А он мне: "Ты, говорит, мне о своих ведрах не рапортуй. Ты два ведра принесла и забыла про них. А она так и останется с твоими ведрами да со своим одиночеством".

Тут тягостный для Альбины с Демьяном разговор оборвался. К крыльцу подошла мать Демьяна, уборщица тетя Валя. В одной руке она держала сумку с продуктами, а в другой – конверт с письмом.

– Почтальоншу встретила, – сказала она. – На-ко, Демка, сунь Бурундуку в ящик. А то уж я по магазинам набегалась, чтобы карабкаться на второй этаж. Тетя Валя взглянула на конверт, прежде чем отдать его сыну. – Никогда ему никто, кроме сестры, не писал, а теперь какая-то Родионова все пишет.

Тетя Валя передала сыну конверт.

– Какая еще Родионова? – спросила Надя.

– А кто ее знает! Как слетал на зимние каникулы к сестре, погулял на свадьбе, так и пошла писать эта самая Родионова.

В присутствии матери Демьян уже не побаивался старших. Он сел на крыльцо, разглядывая конверт. Рядом с ним поместился Хмелев, а по другую сторону – Юра. Через плечо Демьяна он прочитал обратный адрес.

– Точно! Базаринская тринадцать, Родионова Е. А.

Тетя Валя тоже присела на крыльцо.

– Частенько пишет эта Родионова. Считай, каждую неделю, а то и чаще.

– Ой! – вдруг вскричала Альбина. Она сбежала на дорогу и уставилась на сидящих круглыми глазами, прижав растопыренные пальцы ко рту. – Ой!

– Чего это с тобой? – сказала тетя Валя.

– Ой, граждане, какая у меня мысль в голове явилась!

– Ну, какая мысль? – это спросила Надя.

– А вдруг Акимыч погостил у своей сестры, познакомился с этой самой Родионовой и, может, даже собирается жениться на ней!

– Во дает! – усмехнулся Хмелев. – Акимыч – и вдруг жениться!

– Да когда ему было влюбляться?! – сказала тетя Валя. – Ведь он у сестры не больше недели гостил.

– А можно не за неделю, а за одну минуту влюбиться, – возразила Альбина. Раз! – и на всю жизнь! Правда, Демьян?

– А я почем знаю, – буркнул тот.

Тетя Валя вскочила, сильно рассерженная.

– Альбина! Ты же от горшка два вершка! Ну, не совестно тебе о таких вещах уже рассуждать?! В разговор вмешался Чебоксаров:

– Тут дело может оказаться посерьезней, чем вы думаете, – негромко, с расстановкой сказал он.

– Какое дело? Ну, какое еще дело? – кипятилась тетя Валя.

– А вот какое. Мала Альбина или не мала, а фактик-то остается.

– Какой-такой фактик?

– А вот эта самая: Родионова. Письма-то она пишет! Раньше не писала, а теперь пишет.

– Ну, ты говори яснее – куда ты гнешь? – сказала Надя.

– А вот куда: Акимыч – человек?

– Ну. Не медведь.

– А если он человек – с ним всякое может случиться.

– В каком смысле – всякое?

– А вот в смысле любви. Что, если эта Родионова и в самом деле его подцепила?

– Жди! – проворчала Надя. – Станет он жениться на всякой дуре!

– А если она не дура? Если разочков в десять поумней тебя?

Длинные серые Надины глаза стали еще злее.

– Ну, ладно, пусть умней! А дальше что?

Юра поерзал на ступеньке, усаживаясь поудобней.

– А теперь мы к самому главному подошли. Эта Родионова в областном центре живет. Поедет ли она к нам сюда, в Иленск?

– Гм! Навряд ли! – согласился Хмелев и кивнул с глубокомысленным видом.

Надя, тетя Валя и все остальные молчали, задумавшись, а Юра продолжал:

– То-то и оно! Она, скорей всего, Акимыча к себе переманит.

– Па-аехали! – воскликнула тетя Валя. – Одна невесту директору школы присватала, другой его из родного города куда-то отправляет... Ну и народ! Ну, и любят же языком молоть! – Она шагнула к Демьяну и вырвала у него письмо. Дай-ка сюда, я сама отнесу, а то потеряешь еще. А тебе, Юрка... ну, не стыдно тебе?! Альбина еще маленькая, ей так и положено всякую глупость молоть, а ты-то через год восьмилетку кончаешь, чего ж ты эти глупости подхватываешь?! Тьфу!