Со щек ирландца сбежал румянец.

- Начинаю понимать.

Форд кивнул.

- Бронсон сошел с ума здесь. Он покончил с собой, когда его депрессия оказалась в нижней точке кривой, став невыносимой, и это извержение разума, чистая концентрация безумия Бронсона оставила свой след на радиоатомных мозгах интеграторов. Помните фонодиск? Электрические импульсы их мозгов непрерывно излучают эту запись - состояние глубочайшей депрессии, а интеграторы настолько мощны, что каждый, находящийся на станции, принимает излучение.

Крокетт сглотнул и допил остывший кофе.

- Боже мой! Это просто... кошмар!

- Это призрак, - сказал Форд. - Идеально логичный призрак, неизбежный результат действия сверхчувствительной мыслящей машины. А интеграторы невозможно лечить от профессиональной болезни.

Помрачневший Крокетт затянулся сигаретой.

- Вы убедили меня в одном, доктор. Я уеду отсюда.

Форд помахал рукой.

- Если моя теория верна, лекарство есть - все та же индукция.

- Что?

- Бронсон мог выздороветь, если бы вовремя начали лечение. Есть терапевтические средства. Здесь, - Форд положил руку на блокнот, - записан полный образ психики Бронсона. Я нашел больного, тоже страдающего от маниакально-депрессивного психоза и являющегося почти копией Бронсона весьма похожи и история болезни, и характер. Неисправный магнит можно вылечить размагничиванием.

- А пока, - буркнул Крокетт, снова впадая в болезненное состояние, нам предстоит иметь дело с призраком.

Как бы то ни было, Форд заинтересовал его своими странными теориями лечения. Смелое принятие фантастической версии - ее доказательство! влекло к себе грузного ирландца. В крови Крокетта вскипело наследство его кельтских предков - мистицизм, удерживаемый железной выдержкой. В последнее время атмосфера станции была для него невыносимой, теперь же...

Станция была полностью автоматизирована, и для работы на ней хватало одного оператора. Интеграторы же действовали, как хорошо смазанные шестерни, и после монтажа являли собой своего рода совершенство, не требуя никакого ремонта. Они просто не могли испортиться, конечно, если не считать индуцированной психической болезни. Но даже она не влияла на качество их работы. Интеграторы по-прежнему решали сложные проблемы, давая верные ответы. Человеческий разум давно бы уже распался, тогда как радиоатомные мозги просто записали схему маниакально-депрессивного психоза и непрерывно воспроизводили ее.

По станции кружили призраки. Несколько дней спустя доктор Форд заметил неуловимые, блуждающие тени, которые, словно вампиры, высасывали отовсюду жизнь и энергию. Сфера их влияния распространялась и за пределы станции. Время от времени Крокетт выходил на поверхность и, закутавшись в обогревательный комбинезон, отправлялся в рискованные путешествия. При этом он доводил себя до полного изнеможения, словно надеясь победить депрессию, царящую подо льдом.

Однако, тени незаметно сгущались. Серое, свинцовое небо Антарктиды никогда прежде не угнетало Крокетта, а далекие горы, вздымающиеся подобно потомству мифического Имира, никогда прежде не казались ему живыми существами, как сейчас. Они были уже полуживыми, слишком старыми и усталыми, чтобы двигаться, и тупо радовались тому, что могут неподвижно покоиться на бескрайних просторах ледовых пустынь. Стоило затрещать леднику, и тяжелый, гнетущий, изнуряющий приступ депрессии накатывал на Крокетта. Его разум здорового животного сжимался и падал в бездну.

Он пытался бороться, но тайный враг приходил скрытно, и никакие стены не могли его остановить. Он неуклонно проникал в тело ирландца.

Крокетт представил себе Бронсона - сжавшегося в комок, молча смотрящего в пустоту черной бездны, навсегда поглотившей его - и содрогнулся. В последние дни он слишком часто возвращался мыслями к страшным рассказам, которыми когда-то зачитывался. В них кишели иррациональные образы, созданные М.Р.Джеймсом и его предшественниками: Генри Джеймсом, Бирсом, Мэем Синклером и другими авторами. В свое время Крокетт наслаждался этими историями, они захватывали его и позволяли бояться понарошку, когда он на мгновение делал вид, что верит в невозможное. Могло ли существовать нечто подобное? Да, отвечал он себе тогда, но не верил в это. Теперь призрак завладел станцией, и логические выводы Форда оказались бессильны против древнего суеверия.

С тех времен, когда волосатые люди сжимались в пещерах, существовал страх темноты. Голоса кровожадных хищников, раздающиеся среди ночи, не всегда связывали с животными. Воображение придавало им иные формы: измененные, пугающие звуки, доносящиеся издалека, и ночь, таящаяся за кругом костра, породили демонов и оборотней, вампиров, великанов и ведьм.

Да, страх существовал по-прежнему, но появилась еще более страшная, чем древний ужас, обезволивающая, невыразимо отчаянная депрессия, окутывающая человека, как саван.

Ирландец вовсе не был трусом. Когда приехал Форд, он решил остаться, по крайней мере, пока не выяснится, удался эксперимент психолога или нет. Несмотря на это, его не очень обрадовало появление гостя Форда, депрессивного маньяка.

Внешне Уильям Квейл ничуть не походил на Бронсона, но чем дольше он находился на станции, тем более напоминал его Крокетту. Квейлу было около тридцати лет, он был худощавым, темноволосым, с живыми глазами. Если что-то ему не нравилось, он впадал в дикую ярость, и цикл его болезни длился примерно неделю. За это время он переходил от состояния чернейшего отчаяния к безумному возбуждению, и этот ритм никогда не менялся. Присутствие призрака, казалось, не имело для него значения. Форд считал, что возбуждение Квейла было так велико, что нивелировало излучаемую интеграторами депрессию.

- У меня есть его история болезни, - сказал Форд. - Его можно было без труда вылечить в санатории, где я его нашел, но, к счастью, мое предложение оказалось первым. Вы заметили, как он заинтересовался скульптурой?

Они находились в Черепе, где Крокетт безо всякого энтузиазма проводил ежедневный осмотр интеграторов.

- Он занимался ею прежде, доктор? - спросил ирландец. Ему хотелось выговориться: тишина нагнетала напряжение.