На улице он взглянул на часы, было десять, через полчаса позвонит Светлана, через час ему на поезд... Но она ведь может позвонить и раньше! Возможно, она звонила из Свердловска, междугородный разговор могут дать в десять сорок, а могут и в десять пятнадцать... А что, если Антонина Николаевна передумала ехать к сестре, на ночь глядя?.. Конечно, сперва: "Я не обязана вести переговоры с вашей бывшей женой", надо попробовать объяснить, что только всего и нужно - отложить разговор на полчаса. Неужели откажет? Это - вопрос жизни и смерти, она ведь не зверь в конце концов, собак вон любит, а тут - человек. Лаптев бежал через улицу к телефону-автомату.

Он бросил в щель аппарата две копейки, схватил трубку, прижал к уху и другой рукой потянулся к диску. Но номера набрать не успел. В утробе аппарата вдруг громко захрипело, как в старых стенных часах, которые готовятся отбивать полночь, Лаптев замер, держа палец в отверстии диска, а хрипение внезапно смолкло, и из трубки послышался голос:

- Ну что вам еще, Ефим Федосеевич? - голос был тихим и серым. - Не пора ли наконец оставить меня в покое? Ходите, ищете... Я устал и болен.

- Эмиль! - закричал Лаптев. - Эмиль, постойте! Где Динка?

- Нет у меня больше сил, поймете вы или нет. Пьян, если уж вам угодно, - тоскливо сказал Эмиль, - так что извините, если что не так. И, как честный человек, спешу довести до вашего сведения: болен я тогда не был. Сказал, чтобы... одним словом - тест. Не нужны мне ваши натужные визиты и беготня в аптеку с перекошенной физиономией. Все это - эрзац. Коньяк и ассигнации в коробках с конфетами. Тоска! А я имел в виду совсем другое. Быть благодарным - это счастье, Ефим Федосеевич, это - как любовь, простите за банальность... Да что вам говорить! Неудачник я, мистер Лаптев, карась-идеалист и последний романтик. Дурак, одним словом. Коллекционирую дырки от бубликов. Ну да ладно... А соседка ваша, которой вы в данный момент звоните, удаляется от нас с вами в вагоне электропоезда со средней скоростью восемьдесят километров в час.

- Где собака, Эмиль? Вы слышите? Где Динка?

- Вот кретин: "собака, собака"... А зачем она вам, собака-то? Некрасивая, старая, лапы короткие, похвастаться нельзя... А я опять проиграл. Вот и прощайте.

В трубке щелкнуло, звуки вальса "На сопках Маньчжурии" ни с того ни с сего хлынули в ухо ошеломленного Лаптева. Плавные и округлые, мгновенно заполнили они до краев стеклянную будку автомата. Ничего уже не пытаясь понять и объяснить себе, Лаптев вышел на улицу; он опаздывал, вскочил в первый попавшийся трамвай, проехал три остановки, подождал минуты две своего автобуса, не дождался, озяб и быстрыми шагами направился через пустой, заваленный снегом сад к набережной канала.

Незамерзшая вода была черной, белели покатые берега. Ветер усилился, тряс деревья, стоящие вдоль набережной, только что осевший на ветках снег пластами съезжал вниз.

Узкоплечая щуплая фигура внезапно выросла перед Лаптевым. Он стоял посреди тротуара, человек в нелепой шапке, нависшей, как сугроб, над маленьким бледным лицом. Вчерашний слепой.

Лаптев шагнул в сторону. Слепой - тоже. Безобразные голые веки были похожи на пельмени. Тонкий голос выговорил:

- Гора с горой не сходятся, Лаптев, а Магомет с Магометом - всегда сойдутся. Это - как закон.

И тут Ефим понял: он украл Динку, кто еще? Предлагал деньги, целые пачки, тысячи! Сам не понимая, что сейчас сделает, Лаптев рванулся к человеку, тот не шелохнулся, только распухшие веки медленно приподнялись и черные грустные глаза внимательно взглянули на Лаптева. Он сделал еще шаг навстречу этим глазам, поскользнулся, взмахнул руками и рухнул на тротуар. Правая нога неловко подвернулась, он дернулся от боли, скрипнул зубами. А когда, с трудом поднявшись, осмотрелся, никого поблизости не было, только осыпался с деревьев мокрый снег.

Медленно, прихрамывая на подвернувшуюся ногу, Лаптев двинулся дальше, и тут снова впереди что-то мелькнуло. Он не мог ошибиться - рыжая шерсть, острые уши, темные выпуклые, грустные глаза. Мелькнуло, опять мелькнуло... Он побежал, задыхаясь, хватая открытым ртом мокрый воздух, опять упал, ударился локтем, вскочил...

Не было впереди никого! Не было.

Тупой, тяжелый, как булыжник, порыв ветра внезапно ударил откуда-то сбоку, толкнул Лаптева в плечо, сбил с него шапку, и она, крутясь колесом, покатилась с берега вниз, к воде.

Лаптев сделал шаг с тротуара и тотчас провалился в мокрый снег по щиколотку. Шапка, на глазах погружаясь, уже плыла по черной воде. Чуть пошатываясь, ни о чем больше не думая, Лаптев брел к дому без шапки, в расстегнутом пальто. Останавливаясь, как старик, на каждой площадке, поднялся по лестнице, опустил руку в карман и тут же вспомнил, что ключ в бумажнике, что после той истории с дырой он всегда носил ключ в бумажнике - для верности.

Уже понимая, что сейчас произойдет, он полез в карман пиджака. Бумажника не было.

Бесстрастная, точно мертвая, выплыла мысль, что Антонины Николаевны нет, не будет до утра. И завтра не будет. А на часах уже десять тридцать пять.

За дверью зазвонил телефон. Лаптев вздрогнул. Телефон звонил непрерывными отчаянными звонками, истошно кричал, задыхаясь, точно на помощь зовет. И наконец, коротко всхлипнув, затих.

Все кончилось.