Вот как оно было на самом деле...
А тут кино!
Но... но ведь и в кино, на предыдущем сеансе, все было как в нелепой жизни Непрушина! Что же это?!. Кусок ленты пропустили? Так нет. Дубль, может, какой нечаянно вклеили? Петр Петрович настороженно уставился в экран.
Господи боже мой! Кинофильм чем-то изменился! Невозможно, а изменился. И Цельнопустова уже в основном называли Цельнопустовым, а не Половиновым. И если иногда и путались, то тут же извинялись. А сам Цельнопустов один раз даже крикнул на Варвару: «Никакая ты не Маргарита! Варвара ты обыкновенная!» На что, впрочем, Варвара нисколько не обиделась.
Ну дела! Дела, да и только!
Что-то еще происходило на экране, но уже совсем не так, как на предыдущем сеансе.
Что-то закипало в Непрушине на экране, хотя и не прорывалось больше наружу. Что-то закипало и в Непрушине, сидящем в зале.
Зрители расходились слегка возбужденными. Обсуждали увиденное, пытались понять замысел режиссера.
— Модернизм, — говорил кто-то. — Сейчас модно ставить модернистские фильмы.
— А кто режиссер? Малиновский?
— Малиновский, наверное. Кто же еще? Или Иванов-Ивановский.
— Многое все же непонятно.
— Тут надо раза два посмотреть. Фолкнер ведь, к примеру, как отвечал тем, кто не понял его роман «Шум и ярость»? Читайте, мол, дорогие товарищи, второй раз. А если снова не поймете, то и третий. Вот так!
— И с именами какая-то путаница. То Маргарита, то Варвара.
— Не-ет. Это не путаница. Это прием такой. Она то Маргарита, когда с Половиновым...
— С Цельнопустовым...
— С Половиновым... То Варвара, когда с Непрушиным. Этим как бы раздвоение характера режиссер подчеркивает.
— Надо бы еще раз посмотреть. — Это сказал уже кто-то третий.
— А что... Погода мерзкая. По телевизору ничего интересного. Пошли?
— Пошли.
Ну уж нет, думал Непрушин, они ведь думают, что я полнейший идиот, что мне жизнь не в жизнь, если по морде не дадут, в душу не плюнут. Они ведь что? Они ведь безнаказанность свою чувствуют. Проглотит Непрушин, все проглотит! При нем что хочешь делай! Его в любую дыру сунуть можно, куда больше никто не полезет. Непрушин — сплошной комплекс неполноценности и вечной неосознанной вины! Да... Опустился, сдался, со всеми согласился... Да только не со всеми. Не со всем! Есть еще искра божия в душе. Ведь больно ей, родимой, больно. Вечно, что ли, носить эту боль?!
Из желавших посмотреть кинофильм еще раз к кассе Непрушин добежал первым. Но его возбужденный бег, тучи разбрызгиваемых капель, странная спешка — все это утвердило еще колеблющихся в мысли, что надо торопиться. Торопиться! Там, у кассы, наверное, не протолкнешься!
Человек тридцать бросилось за Непрушиным, хотя обогнать его никто не смог. Тут подошел трамвай. Дождь дождем, а сидеть людям дома в воскресенье не очень-то и хочется. Кто в гости, а кто и в кино! Ничего плохого нет в том, что человек в такую дерьмовую погоду захотел сходить в кино. Да если и не хотел, но видит, как толпа прет в кассу, едва успев выйти из зала... Да тут и думать нечего. Так просто в кассу не бросаются!
Трамвай полностью опустел, лишь девушка-водитель с сожалением закрыла двери. Работа! На последний сеанс разве успеть...
— А что? Хороший кинофильм? — спрашивали в толпе, мчавшейся с остановки.
— Во! Кинофильм во!
Понятное дело. Если уж все так бегут, то кинофильм: во!
Возле кинотеатра образовалось маленькое столпотворение. В неположенном месте остановился троллейбус. Из кафетерия выскакивали, не успев допить молочный коктейль. Продрогшая группка возле винного магазина, ожидавшая конца обеденного перерыва, держалась дольше всех, но, так и не дождавшись скрипа двери, неуверенно двинулась к кинотеатру.
Нет, так просто кинотеатры не осаждают!
А кассу зеленого зала и в самом деле брали приступим.
Непрушин-то успел взять билет первым. Кассирша даже не спросила, на какой ему сеанс. И так все ясно. Вроде бы как своим человеком стал Непрушин в кинотеатре «Октябрь».
Он и не видел, что там творилось у него за спиной. Он бросился к билетерше, взволнованной, почему-то радостной, кажется, даже ожидающей именно его. Он кипел, он бурлил, он увидел со стороны, что являл собою всю жизнь. Тоска собачья! Мука зеленая! Жуть сорокалетняя!
— Понравилось! — обрадованно спросила билетерша.
— При чем тут: понравилось?! — не понял Непрушин. — Вы хоть знаете, за кого они меня принимали?
— За кого же? — испугалась женщина. Но испугалась как-то не так, не обыкновенно, а со значением. Знала она, знала, что гражданина, стоявшего перед ней, принимали за кого-то другого. По ошибке принимали. А он совсем другой! Он вот какой, хоть и взволнованный, а симпатичный, уставший, но решительный. Ясно, что он им всем покажет, кто он такой на самом деле! И в кино уже третий раз подряд идет.
— Они меня за... — Но договорить Непрушин не успел, потому что в двери повалили зрители, нетерпеливые, возбужденные. Времени до начала сеанса оставалось совсем мало, а у кассы вон какая давка.
Билетерша принялась за работу, а в двери все напирали, напирали. Тут и двум не справиться. Хорошо, что из комнаты с надписью «Администрация» на помощь выбежали две женщины, потом еще откуда-то две появились. Дело свое они знали, так что первая билетерша даже нашла время спросить еще раз:
— За кого же?
— За дурака, за человека, которые все стерпит...
— Господи, — сказала женщина. — И давно?
— Сорок лет. Я вам расскажу...
Непрушин настойчиво потянул женщину в сторону. Та с готовностью отошла. И тут Петр Петрович неожиданно осознал, что он хочет выговориться, давно-давно хочет выговориться. Но не было на земле человека, который бы захотел его выслушать. Никому до него не было дела. Разве что вот этой незнакомой билетерше... А ведь он сам, сам, наверное, делал так, чтобы его не желали слушать. Ну что можно услышать от Непрушина? Жалобы на свою неудавшуюся жизнь, тоскливое описание ударов, подножек и предательств? Так ведь с ним очень трудно не поступать не подло. Он ведь вроде как сам вызывает всех на такие действия. Уж не сам ли он делает других людей хуже, чем они есть на самом деле! Ну пусть некоторые носят нечто в своих душах, так ведь другие не дают развернуться, расцвести этому нечто. Не специально, не приказом, не давлением, а просто своим поведением, своим отношением к миру.