Она чувствовала, что Он снова забыл о Ней, в который уже раз. И Ей сделалось грустно и досадно, и неприязнь возникла в Ней к Земле. И, может быть, впервые Она захотела увидеть ее. Узнать, что же в ней такого, что Он не может жить без нее.

Он только сказал:

— На Земле март.

Это Ей ничего не говорило.

А Его непреодолимо тянуло на Землю. Именно сейчас, когда там начинается весна, когда солнце поднимается все выше и выше, когда снега только чуть-чуть подтаивают и их ослепительное сияние вызывает чувство неудержимой радости и легкости. Когда в лесу уже твердый наст, сбитый ветрами и утоптанный солнечными лучами. И по лесу уже можно ходить без лыж, и маленькие ручейки пробиваются в оврагах и логах, а бугры кое-где почернели.

В такие дни Он уходил в лес и бродил, не разбирая дороги, до вечера. Возвращался мокрый и счастливый. И особенно хорошо Ему было, когда удавалось найти первый подснежник, маленький, хрупкий, кажется, такой неприспособленный к жизни, а все же выбивающийся первым из земли.

Он сидел в неприступных стенах надежного убежища. Тепло согревало Ему ноги, а волосы гладила, конечно же, самая красивая женщина на свете. И все равно ему не хотелось сидеть здесь. Его уже давно тянуло прочь от этих стен, в мороз, в снег, в гнетущую однообразность. Разбросать, разбудить все, чтобы была весна света, чтобы Она увидела эту весну света... Нетерпение в груди накапливалось. И только одно сейчас удерживало его — поймет ли Она его поступок, не разрушит ли Он непонятным для Нее желанием любовь. Ее любовь.

— На Земле март, — тихо повторил Он.

— Ну и что, — даже не удивилась Она.

Тогда Он сбросил ее руки со своих плеч и встал. Она испугалась, но лишь на мгновение, потом успокоилась и сказала:

— Что такого, что на Земле март... Был февраль, стал март...

Он молча вышел в прихожую и надел меховой комбинезон, затем унты, рукавицы, теплый шлем, спускающийся прозрачным забралом на лицо. Она смотрела на Него немного отчужденно, но с усмешкой. Еще мать рассказывала ей, что мужчин иногда что-то уводит с прямого, понятного и всеми одобренного и проверенного пути. Но чаще всего они все равно возвращаются. Возвратится и Он. Здесь некуда уйти.

Он открыл дверь. Клубы пара ворвались в переднюю и медленно исчезли, когда он захлопнул за собой дверь. Старый робот вопросительно повернулся к Ней.

— Иди, — приказала Она. — Только чтобы Он тебя не видел.

Все-таки Она немного боялась, что Он не вернется.

А Он вышел из сверхнадежной керамитовой базы и остановился. Темнота кругом, но не полная, не страшная, а какая-то безразличная, пустая. Он крикнул что-то в эту пустоту, но не получил ответа. Здесь даже эха не было. Тогда он пошел вперед, по своим же следам, и добрался до того места, где остановился вчера. Он постоял немного в раздумье. Нет, Ему не хотелось возвращаться. Вперед, вперед. Оставить хотя бы цепочки следов на этой ничего не желающей планете. Хоть этим сделать ее не такой однообразной.

Он шел все быстрее. Стало жарко. И Он сбросил теплый шлем, потом рукавицы, расстегнул комбинезон. Старый робот шел в километре за ним, чуть в стороне. Но, увидев, что человек сбрасывает одежду, изменил направление и подобрал ее. Он знал, что было холодно, но не решался напомнить об этом человеку. Ведь Она сказала, чтобы он только издали охранял Его, не попадаясь на глаза.

А человек шел все вперед. Он уже ничего не замечал вокруг. Да и что тут было замечать? Это белое однообразие? Он снова был на Земле, среди полыхающего бликами моря света. Сощурив глаза, Он смотрел на Солнце. Нагнул ветку тальника в небольшом овражке возле замерзшего, ручья и с давно забытым чувством, заставившим учащенно забиться его сердце, ощутил ее запах.

Затем Он очутился в березовой роще и медленно кружил вокруг стволов, прижимаясь к ним разгоряченным лицом и гладя их гладкую кожу с коричневыми зигзагами разрывов коры. Он прислушался. Он услышал, как переговариваются деревья. Как красные и желтые птицы то и дело вмешиваются в их неторопливую беседу. Как дятел, постукивая клювом по стволу одинокой сосны, создает неповторимый ритм, как пролетела где-то сова, иногда задевая ветви, как прямо перед ним выскочил белый зверек, перевернулся в воздухе и бросился в обратную сторону.

Весна света! Половодье света! Солнце куда ни глянь! Солнце в небе, солнце на снегу, разбросанное мириадами блесток, солнце в воздухе, в деревьях, в настроении, в душе.

Он опустился в небольшую ложбинку, запнулся за что-то и упал в снег. Поднялся... и понял, что Он не на Земле. Он был на этой тоскливой планете. Тогда Он ничком бросился в снег. Снег, прилипший к лицу, немного привел Его в себя. Он повернулся на спину и посмотрел в небо. Звезды чуть заметно проглядывали сквозь темно-серую дымку. Снег попал ему за воротник и растаял там. Он сел, ощущая, как холодная струйка воды проскользнула между лопатками.

Что-то заставило Его оглянуться. Что-то было не так, как прежде. Он не сразу сообразил. Потом понял, что Он не видит горизонта. Он встал во, весь рост, но все равно не увидел горизонта. Он находился в небольшой ложбинке. Это Его удивило... Еще ни разу на этой планете Он не встречал никаких отклонений от поверхности идеального шара.

Он попытался подняться наверх. Это Ему удалось, но с трудом, потому что склоны были довольно круты. Он медленно повернулся на месте. Горизонт был отчетливо виден. Так отчетливо, как никогда раньше. Он попытался сообразить, почему это. Потом понял. Стало светлее. И темное пятно солнца стало почему-то багровым.

И тут Он услышал какой-то звук...

Звук был очень знакомый, но необычный... здесь.

Он прислушался. Звук доносился из ложбинки. Тогда Он снова спустился вниз, растерянно глядя по сторонам. Ноги его чуть не по колено провалились в снег, Он попытался выбраться, но провалился еще глубже. Он начал разгребать снег руками и обнаружил, что снег мокрый! И это при семидесятиградусном морозе!

Он сообразил, что напоминал этот необычный звук. Так журчит первый лесной ручеек. Самый первый, когда еще голоса многих не сливаются в общую удивительную симфонию-фантазию. Что-то мягко било Его по ногам, возле самых подошв. Это и был ручей. Самый настоящий ручей. Он не поверил и зачерпнул воду рукой. Ручей был холодный, прозрачный, свежий. Глаз нельзя было оторвать от него.