В свою очередь, обитатели камеры с изумлением рассматривали американского джентльмена.

Утром Фреда отпустили из полицейского участка, и он немедленно вернулся в отель, не пытаясь больше говорить с кем бы то ни было, Ярость, душившая его, сменилась куда более сильным чувством — ужасом.

Жена не вернулась.

Три чемодана, как это ни удивительно, стояли на прежнем месте. Управляющий требовал, чтобы Фред покинул холл, и Фред не стал протестовать. Время пребывания в гостинице, оплаченное Ричмондами, кончилось, и у Фреда не было денег хотя бы еще на одну ночь, даже по старой таксе.

Теперь он совсем не знал, что ему делать. Он стоял на улице, на краю тротуара, и пытался хоть что-то решить. Его брюки были измяты, и хотя сам Фред ничего такого не чувствовал, но боялся, что от него пахнет тюремной камерой.

Регулировщик движения, стоявший посреди площади, начал поглядывать на него с подозрением. Теперь Фред боялся полицейских, боялся, что его снова запихнут в каталажку. Он остановил такси и редел водителю ехать в аэропорт.

— Оu?[7] — спросил таксист

— Аэропорт, аэропорт… — раздраженно повторил Фред. Уж таксисты-то, по крайней мере, могли бы знать английский.

Но куда делась жена? Где Бетти?

Когда они доехали до аэропорта, таксист потребовал пятнадцать дирхемов — сумму невиданную для Касабланки, где такси были на удивление дешевы. Фред не догадался договориться заранее; теперь не оставалось ничего другого, как заплатить водителю, сколько тот просит.

Зал ожидания был забит людьми, хотя американцев среди них, похоже, было немного. Спертый вонючий воздух был почти так же густ, как в камере. Носильщиков не было видно, а сам он не мог пройти с багажом через толпу. Поэтому он поставил чемоданы около входа и сел на самый большой из них.

Мужчина в защитной форме и черном берете подошел к Фреду и спросил его паспорт.

— Votre passeport,[8] — терпеливо повторял он по-французски, пока Фред его не понял.

Он изучал каждую страницу документа, прямо-таки излучая подозрительность и недоверие, но, в конце концов, вернул его.

— Вы говорите по-английски? — решился спросить Фред.

Он подумал, что раз у этого человека незнакомая форма, то он, возможно, не из городской полиции. Человек разразился потоком гортанных арабских звуков.

"А возможно, — убеждал себя Фред, — она придет сюда искать меня. Вот только, собственно, чего ради? Надо было остаться у входа Б отель".

Он представил, как в Англии, уже в полной безопасности, расскажет американскому консулу о своих злоключениях. Он вообразил, какой после этого последует международный скандал. Но какая же фамилия была у того англичанина? Он из Лондона. Странная фамилия, начинается не то с «С», не то с «Ch».

Симпатичная женщина средних лет присела на другой конец его чемодана и принялась что-то быстро говорить по-французски, быстро жестикулируя. Взмахи ее ухоженных рук напоминали удары-каратэ. Кажется, она хотела что-то объяснить ему, но он, конечно же, ничего не понимал. Тогда она заплакала.

Фред не мог даже предложить ей носовой платок, его собственный платок после прошлой ночи стал совсем грязным.

— Моя жена пропала, — сказал он ей. — Моя жена…

— Вее-уау… — произнесла женщина сдавленным голосом.- Vote bе-уау.[9]

Она показала ему пригоршню крупных ассигнаций — дирхемов.

— Жаль, что я не могу понять, чего вы хотите, — сказал он. Она ушла с таким видом, словно он оскорбил ее, произнеся нечто непростительное.

Фред почувствовал, что кто-то осторожно тянет его за ботинок. Это робкое прикосновение наполнило его ужасом, он внезапно вспомнил, как проснулся в камере оттого, что какой-то старикашка пытался стащить с него ботинки. Старик пытался их украсть, но, видимо, ничего не знал про шнурки, и ботинки остались на ногах.

Но на этот раз рядом оказался всего лишь мальчишка-чистильщик. Он уже начал обрабатывать щеткой ботинки Фреда, которые действительно были довольно грязными и нуждались в чистке. Фред оттолкнул мальчишку.

Следовало бы съездить в гостиницу, посмотреть, не вернулась ли жена, но у него не было денег на такси, а в зале ожидания некому было доверить чемоданы.

Но он все равно не может улететь из Касабланки без жены. Просто не может, и все тут. А если он останется, то что ему делать, ежели полицейские не станут его слушать?

Примерно к десяти часам зал ожидания затих. За весь день ни один самолет не отправился, ни один не улетел. Люди, набившиеся в зале, ждали завтрашний самолет на Лондон. Каким образом такая уйма людей с такой уймой багажа собирается поместиться в один самолет, пусть даже очень-очень большой? У них что, у всех есть билеты?

Спали всюду, на жестких скамейках, на бетонном полу, застеленном газетами, на узких подоконниках. Фред оказался одним из самых удачливых — он устроился на трех своих чемоданах.

Проснувшись, он обнаружил, что паспорт и билеты, лежавшие в нагрудном кармане, украдены. Фред спал на спине, и бумажник, лежавший в заднем кармане брюк, уцелел. В бумажнике было девять дирхемов.

Светлым рождественским утром Фред пошел в кафе побаловать себя мороженым. Казалось, что никто в Касабланке не собирается отмечать этот праздник. Магазины в Старой Медине (где Фред нашел комнату за три дирхема в день) в большинстве своем работали словно в обычные будни, а в европейской части города было не понять, закрыты магазины по случаю праздника или же навсегда.

Проходя мимо «Бельуонте», Фред, как всегда, остановился и спросил свою жену. Управляющий очень вежливо ответил, что о миссис Ричмонд ничего не известно. Теперь у полиции было описание ее внешности.

Чтобы отдалить торжественный миг, когда он сядет перед вазочкой с мороженым, Фред зашел на почту и спросил, не пришел ли ответ на его телеграмму в американское посольство в Лондоне.

Ответа не было.

Когда он наконец получил свое мороженое, оно показалось ему вовсе не таким вкусным, как в воспоминаниях. И порция такая маленькая! Он просидел перед пустой вазочкой целый час. Глядел на моросящий за окнами дождь. В кафе, кроме него, никого не было.

Тяжелые металлические ставни закрывали окна туристического агентства на противоположной стороне улицы. Желтая краска чешуйками облупливалась со ставней.

Вошел официант и сел за столик Фреда.

— II pleut, Monsieur Richmon. Дождь. II pleut.[10]

— Да, дождь, — сказал Фред. — Дождь. Осадки. Радиоактивные осадки.

Официант не понял. Он очень плохо понимал по-английски.

— Рождество, — сказал он.- Joyeux Noel.[11] Счастливое Рождество.

Фред согласился и с этим.

Когда стылая морось перестала сыпаться с неба, Фред пошел на площадь Объединенных Наций и отыскал скамейку, оставшуюся почти сухой из-за того, что над ней нависала пальма. Несмотря на холод и сырость, он не хотел возвращаться в тесную клетушку гостиницы и проводить остаток дня, сидя на краю постели.

Здесь, на площади, он был не так одинок. Вокруг него было довольно много людей в тяжелых шерстяных фарджиях с надвинутыми на голову капюшонами. Люди стояли, сидели на скамейках, неспешно прогуливались по усыпанным щебенкой дорожкам. Зимняя морось была им не страшна, фарджия представляет собой идеальный дождевик. Свой плащ Фред продал три дня назад за двадцать дирхемов. Теперь он научился считать по-французски и получал за свои вещи куда более пристойные цены, чем раньше.

Самым трудным в его положении оказалось не думать. Он никак не мог этому научиться. А вот когда он как следует научится не думать, то уже не будет впадать в ярость или чего-то бояться.

На краю площади стояла высокая красивая башня, с которой можно было оглядеть всю Касабланку разом, во всех направлениях. В полдень с вершины башни подавали звуковой сигнал. Когда он прозвучал, Фред вынул из кармана бутерброд с сыром и съел его. Съел очень медленно, откусывая крошечные кусочки. Потом он достал шоколадку с миндалем. Его рот наполнила голодная слюна,