- Ты что-то мне сказала, мексикашка?

- Почему не смотришь, куда идешь?

- Убери свою коричневую попку, ладно?

Девушка собралась было что-то сказать, но, заметив его жесткую улыбку, передумала. Она поспешила покинуть вагон, возмущенно оглядываясь через плечо.

К другой стороне платформы подошел экспресс, несколько пассажиров из него перешли в местный поезд. Уэлкам свернул в конец вагона и зашагал вперед, поглядывая на пассажиров, сидевших по обе стороны прохода. Затем он прошел в следующий вагон; в тот момент, когда он закрывал за собой дверь, поезд тронулся, неожиданно дернувшись, так что он чуть не полетел. С трудом удержавшись на ногах, он выругался в адрес машиниста, находившегося за восемь вагонов от него.

- Черт тебя подери, где тебя учили так водить этот поганый поезд?

Посматривая по сторонам, Уэлкам пошел дальше, продолжали изучать глазами пассажиров. Простой народ. Простачки. Никаких полицейских, во всяком случае никого, кто смахивал бы на героя. Он продолжал уверенно двигаться вперед, и звуки его шагов заставляли настораживаться. Ему доставляло удовольствие видеть, сколько обращено к нему глаз, и ещё большее удовольствие, когда он заставлял эти глаза опускаться, словно сбивая их, к ак мишени в тире. Он никогда не промахивался. Бах, бах, - и одни за другими они опускались. Все из-за его глаз. Occhi violenti (жестокие глаза (итал.) - прим. пер.) - как говаривал дядюшка. Жестокий взгляд, и он знал, как им пользоваться, знал, как заставить людей намочить штаны.

В дальнем конце пятого вагона он заметил Стивера и посмотрел на него, но Стивер его игнорировал, физиономия его оставалась бесстрастной и отсутствующей. По пути в следующий вагон Уэлком слегка задел кондуктора, молодого парня в аккуратно отглаженной синей форме с до блеска начищенной золотой кокардой транспортного управления. Джо заторопился и добрался до первого вагона в тот момент, когда поезд стал замедлять ход. Там он прислонился спиной к дверям и поставил чемодан на пол между ног.

- Тридцать третья улица, остановка "Тридцать третья улица".

Голос у кондуктора был высоким, но сильным, усилитель делал так, что он звучал, как голос крупного мужчины. На самом деле это был бледный рыжеватый худой паренек, и Уэлкам подумал, что если двинуть его в челюсть, она хрустнет, как фарфоровая чашка. Картина челюсти, разлетавшейся на мелкие куски, как хрупкая чайная чашка, показалась ему весьма привлекательной. Потом он нахмурился, вспомнив Стивера, сидевшего словно пень с цветочной коробкой между ног. Этот Стивер смахивает на тупую обезьяну. Груда мышц, но ничего кроме; наверху у него явно пусто. Хотя и с цветочной коробкой.

Несколько пассажиров вышли из вагона, вместо них вошли новые. Уэлкам заметил Лонгмена, сидевшего неподалеку от кабины машиниста. Ведь в вагоне семьдесят два фута длины, верно? Семьдесят два фута, и на них сорок четыре сидения. Вагоны компаний БМТ и ИНД, которые обычно называют отделами Б-1 и Б-2 (компания ИРТ именуют отделом А, верно?), имеют длину семьдесят пять футов, и в них шестьдесят пять сидений. Черт возьми, зачем ему нужно было зазубривать всю эту чепуху? Совершенно ни к чему.

Когда двери уже стали закрываться, какая-то девушка придержала их плечом и проскользнула внутрь. Уэлкам с интересом взглянул на нее. Миниюбка из тех, что короче не бывает, длинные ноги в белых туфельках и симаптичная круглая попка. Пока весьма неплохо, - подумал Уэлкам, - а теперь давайте посмотрим, как все это выглядит спереди. Он улыбнулся, так как в этот момент она обернулась, и внимательно осмотрел большие груди, торчащие из под чего-то бледно-розового, похожего на свитер, под коротеньким зеленым жакетом, неплохо гармонирующим с крохотной юбкой. Большие глаза, тяжелые накладные ресницы, широкий яркий рот с явно избыточным количеством ярко-красной помады, длинные черные волосы, спадающие из-под шляпки с плоской тульей и загнутыми с одной стороны полями, из тех, что носят обычно жрицы любви. Австралийская? Анзакская. Да, анзакская шляпка.

Девушка села в передней половине вагона, и когда скрестила ноги, крохотная юбка задралась почти до шеи. Неплохо. Он сосредоточился на длинных ногах и бедрах и мысленно представил себе, как они обовьются вокруг его шеи. Для начала.

- Двадцать восьмая улица, - ангельским голосом пропел кондуктор. Следующая остановка - двадцать восьмая улица.

Уэлкам крепко оперся боком на бронзовую ручку двери. Двадцать восьмая улица. Очень хорошо. Он прикинул примерно число пассажиров. Человек тридцать или около того, да ещё пара мальчишек возле аварийного выхода в голове вагона. Половину можно не принимать во внимание. Но только не ту цыпочку в симпатичной шляпке. Она того стоит, что бы ни сказал Райдер или кто-нибудь еще. Наверно, это безумие - думать в такой момент о симпатичной попке? Да, конечно, он просто спятил. Но она того стоит. Она, как говорят в подобных случаях, вполне подходящий персонаж, чтобы заняться с ней любовью.

Лонгмен

В первом вагоне поезда Лонгмен сидел на том же месте, что и Стивер пятью вагонами дальше - прямо напротив стальной двери в кабину машиниста, украшенной тщательно выведенной надписью красным фломастером "Панчо 777". На его пакете, завернутом в плотную упаковочную бумагу и перевязанном толстой желтой бечевкой, черным карандашом было написано: "Типография "Эверест". Улица Лафайета, 826". Он держал его между коленей, положив руки на верхнюю часть, пальцы теребили узел, которым была завязана бечевка.

Лонгмен сел в поезд Пелхэм Час Двадцать Три на восемьдесят шестой улице, чтобы быть уверенным, что сидение напротив кабины машиниста окажется свободным. Нельзя сказать, что это было очень важно, но в этом вопросе он стоял до конца. Теперь он понимал, что смог добиться своего только благодаря тому, что остальным участникам на это было просто наплевать. Еще он понял, что сам настаивал только потому, что знал - никаких возражений не будет. В противном случае решение должен был бы принять Райдер. И на самом деле, разве не Райдер виноват, что он оказался втянут в этот кошмар?

Он покосился на двух мальчишек, стоявших у аварийного выхода. Им было примерно лет восемь и десять, оба одинаково пухленькие и круглолицые, со здоровым румянцем, и они увлеченно играли в игру, будто это они ведут поезд через туннель, и соответствующе озвучивали свою игру, помогая голосом. Он предпочел бы, чтобы их тут не было, но ничего уже не поделаешь. В любом поезде, в любое время дня найдется ребенок - или несколько, а иной раз может попасться и взрослый, который затеет романтическую игру в машиниста. Ведь это так увлекательно!

Когда поезд приближался к Тридцать третьей улице, он почувствовал, что начинает обливаться потом. Не постепенно, а как-то весь одновременно, словно вагон неожиданно залила горячая волна. Пот залил все его тело и лицо, словно масляная пленка чем-то темным закрыла глаза и поползла вниз, охватывая грудь, ноги, пах...

В какой-то миг, входя в туннель, поезд резко затормозил, и Лонгмен почувствовал проблеск надежды, от которого чуть было не остановилось сердце. Оно отчаянно забилось, когда он мысленно представил: что-то случилось с мотором, машинист нажал на тормоза и упал замертво. Присылают мастера выяснить, в чем дело, тот все осматривает и чешет в затылке. После этого придется отключить электричество, вывести пассажиров аварийным выходом и оттащить поезд в депо...

Но торможение кончилось, и Лонгмен понял, - да он все время это знал, - что с поездом все в порядке. Либо машинист неловко тронул поезд с места, либо тот неожиданно взбрыкнул, - словом, случилась одна из тех неожиданностей, которые так не любят машинисты.

Его мозг продолжал изыскивать другие возможности - не потому, что верил в них, а просто от отчаяния. Предположим, кто-то из их команды внезапно заболел, или с кем-то произошел несчастный случай? Нет, у Стивера не хватит мозгов догадаться, что он болен, а Райдер... Райдер встанет со смертного одра, если понадобится. Может, этот придурок Уэлкам ввяжется в драку из-за какого-то воображаемого оскорбления...