Об этом вообще не думаешь, а просто делаешь.

Так что если не думать о том, как вести поезд, можно позволить себе думать о чем-то другом, чтобы занять мозг и как-то справиться с монотонностью работы. Он готов был держать пари, что многие машинисты во время работы играют в какие-то игры. Например, Винсент Скарпелли; судя по тому, сколько фишек он однажды уронил, можно было представить, сколько их у него было. По крайней мере его собственное приятное времяпрепровождение ничего страшного не представляло.

Он снова прикинул вес. На тридцать третьей улице вышло около двадцати человек, вошла примерно дюжина. Стало быть, пассажиров стало на восемь человек меньше. Если считать по 150 фунтов на человека (если проектировщики эскалаторов, рассчитывая их грузоподъемность, исходят из этой цифры, то и для него она вполне сойдет), то потеря веса составила 1200 фунтов, и теперь полный вес равен 793790 фунтов. Разумеется, всего лишь грубо приблизительно. Если учесть длину поезда и малое время, на подсчет, он никогда не мог сказать точно, сколько человек вышло и сколько вошло, так что реально это была всего лишь оценка, основанная на большом опыте. Но получалось у него весьма неплохо, даже для большой толпы в часы пик.

Конечно, глупо прибавлять этот вес к весу самого вагона, который никогда не менялся (приблизительно 75000 фунтов для вагонов отдела А, несколько больше - для вагонов отделов Б-1 и Б-2). если не считать изменения количества вагонов. Однако это делало цифры более впечатляющими. Вот сейчас, например, хотя в поезде было всего 290 пассажиров (43500 фунтов), да ещё следовало накинуть по фунту на книги, ручную кладь, женские сумочки (290 фунтов) и прибавить этот вес к весу десяти вагонов по 75000 фунтов каждый, то в сумме получится 793790 фунтов.

Самой интересной эта игра становилась в часы пик, когда специально нанятые люди заталкивали пассажиров в вагоны в невероятном количестве. Происходило этоглавным образом в экспрессах, и именно там он установил свой личный рекорд. Согласно данным транспортного управления, предельное число пассажиров, которые могли поместиться в вагон, составляло 180 человек (220 - для вагона компании БМТ), но этим дело не ограничивалось. Временами, особенно после задержки поездов, можно было затолкать в вагон дополнительно ещё человек двадцать, так что оказывались занятыми все 44 сидения и ещё от 155 до 160 человек стояло в проходе. Так что можно было поверить в старую байку про то, что однажды человек умер в вагоне от сердечного приступа на станции Юнион-сквер, но проехал стоя до Бруклина, пока не вышло достаточно пассажиров, чтобы тело смогло упасть.

Денни Дойл улыбнулся. Он сам рассказывал эту историю, утверждая, что она случилась именно в его поезде. Если такое действительно могло произойти, то скорее всего в час пик несколько лет назад. Тогда прорвало магистральную трубу, вода затопила пути, так что когда движение восстановилось, на платформах скопились толпы народу, на каждой станции поезд стоял по нескольку минут, и люди давились насмерть, лишь бы втиснуться в вагон. В тот вечер в каждом вагоне ехало больше 200 пассажиров, да плюс ещё багаж - больше миллиона фунтов!

Он снова улыбнулся и повернул рукоятку тормоза: поезд подъезжал к остановке на двадцать восьмой улице.

Том Берри

Закрыв глаза и раскинувшись на сидении в головной части первого вагона, Том Берри полностью расслабился, успокоенный покачиванием вагона и усыпленный нестройной мешаниной звуков. В приятной и неясной дымке мелькали станции, и он не утруждал себя считать их. Ему нужно было выйти на Астор-плейс, а когда это сделать подскажут привычка и какое-то шестое чувство, инстинкт выживания, выработавшийся у жителей Нью-Йорка на многочисленных фазах вооруженного сосуществования с городом. Чтобы справляться с бесконечными угрозами, они как животные джунглей или растения адаптировались и выработали специфические средства защиты. Разрежьте жителя Нью-Йорка, и вы увидите такое строение мозга, такие связи в его нервной системе, каких нет ни у одного обитателя любого другого города в мире.

Он улыбнулся собственной мысли и задержался на ней, отшлифовывая её и даже придумывая ту небрежную фразу, которой поделится ею с Диди. Уже не в первый раз ему пришло в голову, что Диди для него очень много значит. Как падающее в лесу дерево не шумит, если рядом нет никого, кто может его услышать, так и для него ничто не имело значения, если он не мог поделиться этим с Диди.

Возможно, это была любовь. Может быть, именно так можно было обозначить тот запутанный клубок сумасшелших и противоречивых чувств, его охватывавших: сексуальное неистовство, враждебность, удивление, нежность и почти непрерывная конфронтация. Это и есть любовь? Если это действительно так, то чертовски не похоже на то, как описывают её поэты.

Улыбка погасла, и брови нахмурились, когда он вспомнил вчерашний день. Он вышел из метро, прыгая через три ступеньки, почти бежал, мечтая о своей капризной возлюбленной, сердце забилось в предвкушении, что он сейчас её увидит. Она открыла дверь на стук (звонок уже три года не работал), развернулась и ушла, не произнеся ни слова.

Том замер у двери, разинув рот с застывшей на губах улыбкой. Даже в этот момент удивления и растущего гнева она оказалась сильнее его; этому не мешали даже скрывавшие её красоту брюки из грубой ткани, неряшливо обрезанные выше колен, очки в металлической оправе, каштановые волосы, небрежно падающие на щеки.

Он взглянул на пустые глаза и оттопыренную нижнюю губу.

- Ты регрессируешь. Это состояние мне знакомо. Ты впервые его испытала в три года.

- Тебя блестяще подковали в колледже, - хмыкнула она.

- В вечерней школе.

- Да-да, в вечерней школе. Сонные студенты и преподаватель в мятом пиджаке, целый час преющий над проблемой, как избавиться от мучительной скуки.

Он шагнул к ней, стараясь не ступать на потертый рваный коврик, едва прикрывавший покоробившиеся доски пола. В некоторых местах они приподнялись, в других - просели, словно их покорежило землетрясением да так и бросили, и продолжал улыбаться, но уже совсем невесело.

- Это чисто буржуазное презрение к низшим классам, - заметил он. Многие не в состоянии посещать колледж в дневное время.

- Многие люди. Ты не человек, ты - враг рода человеческого.

В нем начала подниматься мрачная ярость; движимый упрямством (а, может быть, не только упрямством, образующим узкую полоску между любовью и ненавистью и соединяющим страсть и гнев), Том почувствовал, как его охватывает сексуальное возбуждение. Он знал, что если Диди это заметит, то непременно воспользуется своим преимуществом, а потому повернулся к ней спиной и ушел в противоположный конец комнаты. Выкрашенные оранжевой краской книжные полки покосились, как пьяные. На распухшей от множества слоев старой краски каминной доске тоже стояли книги, они же лежали и в неработающем камине. Эбби Хофман, Джерри Рубин, Маркузе, Фанон, Кон-Бендит, Кливер - стандартный набор пророков и философов Движения.

Голос девушки достал его и там.

- Я больше не желаю тебя видеть.

Он ожидал и этих слов, и до последнего нюанса выдержал выверенный тон. Не поворачиваясь, он ответил,

- Думаю, тебе стоит сменить имя.

Том рассчитывал подобным заявлением вывести её из равновесия. Но едва произнеся эти слова, понял всю их двусмысленность и то, что она неправильно их истолкует.

- Я никогда не верила в разумность брака, - заявила Диди. - И даже будь это так, предпочла бы жить с... ну, с кем угодно... чем выходить замуж за свинью (имеется в виду широко распространенное прозвище американских полицейских - свиньи - Прим. пер.).

Том оперся спиной о каминную доску.

- Я не собирался предлагать тебе замужество. А имел в виду твое имя. Диди - слишком легкомысленно для революционера. Революционеры не должны носить бессмысленных имен. Сталин, Ленин, Мао, Че - все это четкие диалектические имена.

- Как насчет Тито?